и завивались кольцами. – Так поможешь?
Она, как зачарованная, кивнула.
Алаойш взял её за руку и отвёл чуть в сторону; подмигнул через плечо Сидше – мол, смотри – и затем шепнул ей:
– Я начну, а ты подхватишь. Идёт?
Фог напряжённо закивала снова, всё ещё не понимая.
…самым трудным было дотянуться до всех обломков. Их оказалось великое множество, и рассеяны они были повсюду. Многие части сгорели или разрушились безвозвратно, однако память хранила образ, материала вокруг было в достатке – и сил тоже.
А значит – не могло не получиться.
Когда обломки взмыли над лесом и закружились, словно мотыльки, Фог догадалась. Нахмурилась потешно, вытянула зачем-то обе руки, понукая морт… Вместе с ней работалось легче. Играючи, как детскую головоломку, Алаойш собрал каркас, затем одел его и наполнил.
Сидше глядел в небо, как заворожённый, и лицо у него было такое, словно на его глазах вершилось таинство.
Рождалось чудо.
Баллон, обшитый тонкими листами металла; гондола снежно-белая – ни пятнышка, ни потёртости, ни даже царапинки на трапе; матово-серебристые лопасти… Нелегко было восстановить сердце дирижабля – двигатель, но с этим справилась Фогарта, легко, словно не раз и не два перебирала его и успела запечатлеть в своей памяти во всех деталях. А дальше было проще. Сила хлынула по проводящим серебряным жилам, опутывающим и баллон, и гондолу, и рулевой механизм, и лопасти, и выпуклые линзы навигаторов… Морт скапливалась в мирцитовых капсулах и таинственно мерцала там – и казалось, что весь корабль дышит.
Как живой.
– Дирижабль – несложный механизм, – усмехнулся Алаойш, оборачиваясь, когда дело было сделано. – Считайте, что это мой подарок. Вам обоим… Ну, ступай. Что замерла?
Оглянувшись на учителя, Фог сделала один несмелый шаг, другой – и бросилась Сидше на шею. Закружила его, стиснула в объятиях – и, привстав на цыпочки, жарко поцеловала. Одна её рука покоилась у него на лопатках; другая – чуть пониже спины.
– Я никогда, никогда тебя не оставлю, слышишь, я люблю тебя…
– Я всегда буду с тобой, моё счастье, дева-солнце, мой свет…
Когда признания перешли в тихие стоны, Алаойш деликатно отвернулся и принялся рассматривать пейзаж. Благо озеро Арирамар было очень живописно – лежало на холмах, словно камешек на детских ладонях, зеркально-гладкое, синее-синее.
Дул лёгкий ветер; солнце просвечивало сквозь макушки деревьев; царила ещё утренняя прохлада, но день обещал стать жарким и долгим, как это водится в середине лета. О бедствии, которое угасло, так и не развернувшись во всю мощь, напоминал разве что лёгкий запах гари.
Буря миновала.
Осталось только эхо.
Шимра славится гостеприимством.
Купцы на базаре нередко добавляют к покупке цветную ленту, или маленький отрез ткани на платок, или затейливую кожаную подвеску для хисты, или бусину, или пряник, или спелую ригму – ведь довольный приобретатель непременно вернётся в лавку щедрого хозяина. Хозяева дворцов и особняков по большим праздникам выставляют в своих садах длинные столы, где любой бедняк, странник да и просто голодный путник может отведать несложные яства или осушить чашу подслащённой воды… Что и говорить, и сам Великий Ишма не упускает случая похвастаться тем, как богата и обильна его земля, и приказывает время от времени раздавать еду и вино на улицах столицы, чтобы каждый угостившийся мог восславить его и подивиться его великодушию.
Много здесь есть хлебосольных домов, а всё же второго такого нет.
Этот дом невелик, да и прячется он вдали от богатых кварталов – на тихой улице среди одичалых садов, где чийны с гибкими ветвями и старые кряжистые эрисеи встречаются чаще плодовых деревьев. Крыша у него цвета бирюзы, а стены бледно-лиловые, окна и карнизы расписаны серебром – ни дать ни взять шкатулка с драгоценностями. На заднем дворе, поодаль, высится причальная мачта, а над ней парит дирижабль – снежно-белая гондола, сверкающий баллон и золотистая дымка морт вокруг, невидная взору простого человека.
Сэриму это зрелище кажется очень красивым.
– Сколько ж лет я сюда не заглядывал? – размышляет он вслух, прислонившись к старой ригме. Чешет в затылке, прикидывая; закатывает глаза в задумчивости. – Года, пожалуй, три. Вот и славно; зато рассказов-то накопилось!
Из дома вдруг доносится смех – и следом перебор семиструнки. Красная ящерка, услышав эти звуки, заинтересованно выглядывает из-под ворота рубахи, вертит головой.
– Вот и гости уже собрались, никак я последний, – ворчит Сэрим. – Будто и подождать не могли немного… Небось, и столы уже пустые!
Когда он поднимается по ступеням, то сундук, прячущийся в тени у порога, приветственно щёлкает крышкой – глядишь, ещё немного и завиляет хвостом… если б хвост у него, конечно, был. Сэрим перегибается через перила, треплет сундук по крышке и идёт дальше, старательно сгоняя улыбку с лица.
– Подумают ещё, – бурчит он, – что я очень радуюсь, нехорошо.
Дом и впрямь полон гостей, а столы пусты – но не потому, что Сэрим опоздал, напротив, кушанья ещё только выносят из кладовых. Точнее, часть блюд вылетает сама – из погреба, из крохотной кухни с жарко растопленным очагом, и Фогарта, хозяйка дома, направляет их своей морт. Рыжие волосы безжалостно стянуты на затылке лентой; лиловая хиста – по-мужски короткая, с рукавами до локтя, а из-под неё торчит серебристая нижняя рубаха с узкими рукавами и красной вышивкой на северный манер, заправленная в коричневые штаны-шаровары, какие носят в пустыне.
Всё вразнобой, но, как думает Сэрим, именно это Фог и идёт.
Тут же и капитан «Штерры», пришвартованной за домом, Сидше – бережно отмеряет чай, добавляя в него ароматные сухие цветы. Волосы его за три года доросли до лопаток; он заплетает их в косицу, перевивая пурпурным шнуром. Одежды по покрою точь-в-точь, как и раньше – другое капитану носить несподручно, однако теперь они алые, как зимний закат.
Алаойш разворачивает гостинцы – вяленое мясо, лесные ягоды, пряники, а рядом с ним на столешнице красуется большая бутыль золотого раймового вина; вторую такую же бутыль на просвет рассматривает Тайра. Судя по тому, что и он, и Тайра одеты, как бродяги-кьярчи, а в углу висят накидки с меховой оторочкой, эти двое только-только вернулись из дальнего странствия – как бы не к самым Белым горам.
Рейна всего за три года доросла учителю до плеча – скоро, глядишь, догонит ростом саму Белую Эсхейд. К поясу у девочки приторочен кнут; густые волосы заплетены в две косы до пояса, а на голове неувядающий цветочный венец. Рейна аккуратно выкладывает на блюде крохотные сладости, по
