— Что же в этом дурного? — вмешался Олдвин. — По-моему, вполне достойный образ жизни.
— Это длится тысячелетиями, — напомнил Заграт.
— Ну и что? — Олдвин нашел в себе силы иронически усмехнуться. — Я знаю многих людей, способных бездельничать тысячелетия. Они не делают этого лишь потому, что лишены возможности оставаться молодыми на протяжении тысячи зим.
— Стало быть, мы говорим о предположениях, — возразил Заграт. — А в случае королевы я говорю о том, что есть на самом деле. О свершившемся. Она обитает в сердце пустыни, куда нет входа никому чужому, и никогда не выходит во внешний мир. Она не спрашивает, откуда берутся сокровища, которыми мы осыпаем ее.
— Вы грабите караваны, — сказал Конан.
Заграт поднял бровь.
— Кажется, тебе известно больше, чем я предполагал!
— Я подслушал твой разговор с черными всадниками, — объяснил Конан. — Ничего особенного. Вы не были слишком осторожны.
— Да, это верно, — сквозь зубы признал Заграт. — Впрочем, я не видел особой нужды проявлять осторожность. И, как видишь, не ошибся. Ты у меня в плену, а караваны…
— Ограблены, — заключил Конан. — Но скоро вашему разбою придет конец.
Олдвин прижал руки к сердцу.
— Ты не представляешь себе, Конан, как бы мне хотелось, чтобы твои слова сбылись! Я не больше твоего люблю грабить караваны.
Последняя фраза прозвучала двусмысленно — если предположить, что Затрату кое-что было известно о карьере киммерийца в некоторых странах…
Но Олдвин не уловил иронии.
— Следовательно, тебя принуждают заниматься ненавистным ремеслом? — поинтересовался он.
Дервиш даже не повернул головы в его сторону.
— Меня трудно к чему-либо принудить… Я хочу, чтобы вы оба были на моей стороне, когда придет время. Гуайрэ хочет, чтобы все оставалось как есть. Но я и мои сторонники — их пока не слишком много — мечтают о большем. Мы хотим выйти за пределы нашего ограниченного мирка и показать всей Заморе, а может быть, и всей Хайбории нашу силу!
Дервиш засмеялся и вдруг начал таять. Спустя миг в воздухе не осталось и следа от фигуры, которая только что зависала перед пленниками. Лишь легкое золотое свечение напоминало о том, что видение все-таки было. А затем рассеялось и оно.
* * *
Конану не впервой было очутиться взаперти. Зато для Олдвина это оказался первый опыт подобного рода. Всегда деятельный и любопытный бритунец впал в уныние и некоторое время страдал молча. Его кислая физиономия выводила киммерийца из себя, поэтому Конан улегся на постель, заложил руки за голову и уставился в потолок.
Он не сомневался в том, что выберется отсюда. Следовало только еще раз перебрать в уме все обстоятельства и понять, какие шаги надлежит предпринять.
Олдвин наконец понял, что Конан не желает поддерживать беседу на тему «Все очень плохо, а будет еще хуже», и обидчиво произнес:
— Между прочим, в Академии со мной считались.
— Угу, — был невнятный ответ варвара.
— И если я развивал какую-нибудь идею, ее, во всяком случае, считали достойной обсуждения.
— Понятно, — пробубнил Конан.
— А вам, вероятно, совершенно неинтересны научные проблемы, которые…
— Послушайте, — перебил Конан, — ваши сетования на судьбу вряд ли могут считаться интересной научной проблемой, не так ли? Вы мешаете мне думать.
— В жизни не поверю, будто человек с подобной мускулатурой способен предаваться мыслительному процессу.
— Вера — дело сугубо личное и индивидуальное, — сказал Конан. — Вам угодно верить, что в Стигии каждая вторая женщина обладает змеиным хвостом, — я ведь не посягаю на это священное верование.
Обвинение было нелепым: Олдвин никогда не разговаривал с Конаном о стигийских женщинах и уж тем более не выдвигал подобных теорий. Поэтому бритунец замолчал — с разинутым ртом, задыхающийся от возмущения и бессильного гнева. А Конан преспокойно погрузился в прежнюю свою молчаливую задумчивость.
Когда Олдвин пришел в себя настолько, чтобы что-то сказать, в комнату к пленникам вошел молодой воин. По счастью, он не просочился сквозь стену, как это делал дервиш, а просто открыл дверь и предстал перед обоими. Олдвин, кажется, не вынес бы еще одного волшебного явления.
Конан сел на кровати и с интересом воззрился на вошедшего. Этот воин отличался от прочих: он был высок и строен, но совсем не массивен, и плечи у него были узкие. Он производил, скорее, впечатление хрупкости, нежели физической мощи.
Но главное, что сразу бросалось в глаза, были его волосы: светлые, как солнечный лучик, длинные, заплетенные у висков в косицы. Казалось, этот молодой воин принадлежал совершенно к другому племени, нежели его грубые и свирепые собратья в черных плащах, что повстречались Конану в пустыне.
— Моя госпожа Гуайрэ приказала привести к ней одного из вас, — сказал воин, переводя взгляд с Олдвина на Конана.
— Она не уточнила — кого именно? — осведомился Олдвин, всем своим видом показывая, что он готов отвечать за каждое свое слово.
— Нет, — ответил воин с легким поклоном. Его глаза при этом, однако, насмешливо блеснули. — Она сказала, что ей безразлично, кто это будет.
— Что ж, полагаю, ее величество не разочаруется, если умный, образованный человек… — начал было Олдвин, бледнея.
Конана забавляла его храбрость — и одновременно с тем киммериец не мог не восхищаться силой воли своего спутника: погибая от страха перед неведомой тысячелетней королевой, бритунец все же вызвался на встречу с ней. Чего добивался Олдвин? Хотел воззвать к ее рассудку и уговорить выпустить пленников? Или в бритунце заговорило тщеславие? Ну конечно, встреча с коронованной особой! С владычицей крохотного заколдованного королевства!..
А может быть, Олдвин попросту пытался доказать свою храбрость Конану?
В любом случае, допускать это «самопожертвование» со стороны своего любопытного, тщеславного и трусоватого спутника Конан не собирался. И потому преспокойно перебил Олдвина:
— Я отправлюсь в апартаменты ее величества, чтобы выразить ей наше почтение. Изволь проводить меня.
Он вскочил на ноги и насмешливо глянул на Олдвина. Да, Конан не ошибся: на лице бритунца тотчас отразилось огромное облегчение, и Олдвин тайком перевел дух. А затем улыбнулся, чуть самодовольно.
Конан преспокойно вышел из комнаты. Дверь захлопнулась, и Олдвин остался один.
Киммериец повернулся к молодому золотоволосому воину:
— Веди меня.
Воин молча двинулся вперед, сделав Конану знак следовать за ним. Киммериец бесшумно заскользил по гладким отполированным полам. От цепкого взгляда опытного вора не ускользала ни одна деталь богатейшего убранства подземного дворца. Все здесь поражало роскошью и радовало глаз: облицованные полированным камнем стены, резные украшения, позолота и зеркала, мозаики, сложенные из разных пород дерева.
