изучал весьма пристально.
– Может, зайдем в какой-нибудь наудачу, – пробормотал он, – и поищем другой мир? Ахура ведь не Афродита и даже не Астарта.
– Не посоветовавшись с Нингоблем? – возмутился Фафхрд. – И унеся с собой наше проклятие? Давай-ка поторапливайся.
Наконец на свешивающихся с потолка сталактитах они увидели слабый отраженный свет и вскоре уже лезли к его источнику по Лестнице Заблуждений – нагромождению громадных камней. Фафхрд, высоко задирая длинные ноги, шагал с камня на камень, Мышелов двигался прыжками, словно кот. На пути им все чаще попадались мелкие твари, которые сновали под ногами, задевали в медленном полете друзей за плечи или просто сверкали любопытными глазками из трещин и с уступов, – приятели явно приближались к Архисоглядатаю.
Они решили не терять время на рекогносцировку и вскоре уже стояли перед большими воротами, верхние прутья которых терялись во мраке, несмотря на горевший перед ними костерок. Однако друзей интересовали не ворота, а привратник – невероятно пузатое существо, сидевшее на полу подле груды глиняных черепков совершенно неподвижно, если не считать легкого движения, напоминавшего потирание рук. Руки – или что там у него было – скрывались под поношенным, но весьма просторным плащом, капюшон которого был наброшен на голову существа. Чуть пониже капюшона с плаща свешивались две громадные летучие мыши.
Фафхрд откашлялся.
Шевеление под плащом прекратилось.
Затем из-под капюшона выползло нечто, что можно было бы принять за змею, если бы вместо головы у нее не находился переливчатый драгоценный камень с темным пятнышком посредине. И все же необычный отросток более всего походил бы на змею, не напоминай он так сильно какой-то экзотический цветок с толстым стеблем. Он принялся поворачиваться туда и сюда, пока не уставился на пришельцев. В этом положении он и застыл, а нарост на его конце засветился чуть ярче. Затем послышалось тихое урчание, и из-под капюшона быстро вылезли еще пять таких же стеблей и тоже нацелились на пришельцев. Шесть черных зрачков расширились.
– Послушай, ты, Толстобрюхий Пожиратель Слухов! – нервно заговорил Мышелов. – Неужто нельзя обойтись без этой игры в гляделки?
При первой встрече с Нингоблем Семиоким люди всегда чувствовали себя немного не в своей тарелке.
– Это неучтиво, Мышелов, – послышался из-под капюшона тонкий дрожащий голосок. – Люди, пришедшие за мудрым советом, не должны начинать разговор с насмешек. Но сегодня я в хорошем настроении и готов выслушать ваши проблемы. Погоди-ка, из какого мира вы с Фафхрдом явились?
– С Земли, и тебе это прекрасно известно, Царь Клочков Лжи и Лоскутов Лицемерия, – тонким голосом ответил Мышелов и подошел поближе.
Три глаза продолжали неотступно следить за его передвижениями, а четвертый оставался нацеленным на Фафхрда.
– И снова ты проявил неучтивость, – печально прошептал Нингобль и покачал головой, так что его глаза на стеблях заколыхались. – Думаешь, легко уследить за всеми временами, пространствами и многочисленными мирами? Кстати, о времени: не думаете ли вы, что вам самое время оставить меня в покое? Вы непрестанно докучаете мне, и все потому, что когда-то по моей просьбе добыли мне неродившегося упыря, которого мне нужно было расспросить о его родителях. Услуга была плевая, мне только хотелось вас развеселить, и, клянусь Бесследным Божеством, я отплатил за нее сторицей.
– Чушь, Повитуха Секретов, – отозвался Мышелов и бесцеремонно шагнул вперед, вновь обретя присущую ему веселую наглость. – В глубине брюха ты дрожишь от восторга, что имеешь шанс поделиться своими знаниями с такими благодарными слушателями, как мы, и тебе известно об этом не хуже моего.
– Ты так же далек от истины, как я – от разгадки секрета Сфинкса, – заметил Нингобль; при этом четыре его глаза следили за передвижениями Мышелова, пятый не отрывался от Фафхрда, а шестой, изогнувшись вокруг капюшона, появился с другой стороны и подозрительно уставился друзьям в спину.
– Да нет, Древний Разносчик Пересудов, я уверен, что ты был ближе к Сфинксу, чем любой из его каменных возлюбленных. Да и свою пустяковую загадку он явно почерпнул из твоих бездонных запасов.
От столь приятной лести Нингобль задрожал, как желе.
– Тем не менее, – голосом флейты провозгласил он, – сегодня я в хорошем настроении и готов вас выслушать. Но имейте в виду: ваша загвоздка, скорее всего, окажется и мне не по зубам.
– Нам известно, какую ты проявляешь изобретательность перед лицом непреодолимых препятствий, – миролюбиво ответил Мышелов.
– А почему твой друг не подойдет поближе? – внезапно снова забрюзжал Нингобль.
Фафхрд ждал этого вопроса. Ему всегда было не по нутру подлаживаться под настроение того, кто называл себя Величайшим Волшебником и Наушником Богов. Но уж совершенно невыносимым было то обстоятельство, что на плечах у Нингобля висели две летучие мыши, которых он в качестве открытой насмешки над Одином называл Хугин и Мунин [10]. Для Фафхрда это было делом скорее патриотическим, нежели религиозным. В Одина он верил лишь в минуты сентиментальной расслабленности.
– Убей этих мышей или выкинь их куда-нибудь, и я подойду, – решительно проговорил он.
– На это я вообще отвечать не стану, – обиделся Нингобль, – потому что всем известно, что пререкаться мне не позволяет здоровье.
– Но, Наставник Обманщиков, – бросив уничтожающий взгляд на Фафхрда, замурлыкал Мышелов, – это очень жаль, потому что я как раз собирался попотчевать тебя замысловатым скандалом, который пятничная наложница сатрапа Филиппа утаила даже от своей доверенной невольницы.
– Впрочем, – тут же уступил Многоглазый, – Хугину и Мунину как раз пора кормиться.
Летучие мыши неохотно расправили крылья и неторопливо скрылись во тьме.
Фафхрд сбросил оцепенение и шагнул вперед, стойко выдерживая взгляд удивительных глаз, которые он считал простыми шариками, управлявшимися с помощью хитроумного механизма. Седьмого глаза Нингобля не видел никто, и даже никто не хвастался, что видел, – не считая Мышелова, который утверждал, что это – второй глаз Одина, похищенный у мудрого Мимира [11]; сам Мышелов в это не верил, но любил подразнить своего приятеля-северянина.
– Здорово, Змееглазый, – прогудел Фафхрд.
– А, это ты, пентюх? – небрежно отозвался Нингобль. – Присаживайтесь оба к моему скромному огню.
– Неужто нас не пригласят за большие ворота разделить твою легендарную роскошь?
– Не надо смеяться надо мной, Серый Мышелов. Всем известно, что я всего-навсего сирый и убогий Нингобль.
Мышелов лишь вздохнул и присел на корточки: он прекрасно знал, что Сплетник более всего дорожит репутацией существа бедного, скромного, смиренного и сдержанного, потому и играет роль собственного привратника, хотя изредка за большими воротами раздавался приглушенный звон систров, сладострастные всхлипы флейты и хихиканье принимавших участие в представлениях театра теней.
Но на сей раз Нингобль лишь жалобно покашливал, дрожал от холода и, казалось, грел у огня свои спрятанные под плащом члены.
