кэбов и ландо на резиновом ходу, пищали клаксоны, пугая обалделую от шума деревенщину; грохотали по брусчатке колеса возвращающихся с рынка телег. В ратуше готовился указ, согласно которому повозкам без шин запретят въезд в центр города — его согласовывали третий год, морщась от грохота. Со стороны вокзала Короля Альберта долетел пронзительный свисток паровоза. Ежедневный экспресс «Тер-Тесет — Равия» отправлялся с минуты на минуту.
Мимо плыли фасады домов: салатная зелень сменялась небесной голубизной, пунцовый румянец — солнечной охрой; мрамор и гранит, известняк и туф, сланец и травертин. В зажиточных кварталах каждый дом имел собственное лицо, стремясь выделиться среди соседей. С узких балкончиков свешивались гирлянды вьюнков, благоухала герань и уже привявшие гиацинты. Аромат цветов, как мог, боролся с запахами конского пота, дегтя и разогретой резины.
С проспекта Просвещения братья свернули на Кленовый бульвар. Здесь, на аэроплощадке, ожидал седока молодой птероящер. Радужный венчик на шее рептилии еще не успел потемнеть и обрести жесткость чешуи. К площадке подкатило ландо вишневого цвета. Повинуясь виброкнуту в руках кучера, конь встал, как вкопанный; в темени животного тускло блестел вживленный топаз-приёмник. Служитель распахнул дверцу, откинул ступеньки и помог выбраться из экипажа даме преклонных лет. Сухая и строгая, с седыми буклями, во всем черном, дама наводила на мысли о ведьме из сказки про леденцовый домик.
— Мой багаж, — распорядилась она. — Живее, Пит!
Служитель кинулся вытаскивать с заднего сиденья баулы, корзины и саквояжи, торопясь приторочить их к бокам птероящера.
— Вам нужен рулевой, госпожа Фриних?
— Не нуждаюсь, — отрезала дама.
— Но ваша мигрень…
— Моя мигрень, Пит, советует мне оставить вас без чаевых!
Расписавшись в полетной квитанции, она с нежностью потрепала рептилию по шее. Ящер заклекотал и припал к земле, позволяя оседлать себя. Со сноровкой циркового акробата дама вскарабкалась на мощный загривок; вокруг нее началось оживленное шевеление — отрастив управляющие корешки, пожилая леди внедряла их в летуна. Разбег, мощный взмах перепончатых крыльев, покрытых сеткой вздувшихся жил — и ящер прянул в небо.
«Цветок яшмы» располагался за аэроплощадкой, в переулке. Напротив входа в ресторацию застряла самобеглая коляска, сверкая хромированными ручками и рычагами. От коляски пахло нагретым металлом, минеральным маслом и дорогой кожей. Усатый водитель, сняв куртку и закатав по локоть рукава сорочки, копался в движителе. Судя по его проклятиям, один из кристаллов-акцепторов раскрошился и пришел в негодность.
— У отца такая же, — Эрик кивнул на коляску.
И забубнил, подражая Гуннару, шоферу отца:
— Полиморфный кристалл-эманатор, взаимодействуя с кристаллами-акцепторами, создает инфо-поле высокой напряженности….
— Губы криви, — подсказал Натан. — И нос задирай.
— Стоячие инфо-волны индуцируют распад воды в баке на кислород и водород, которые сгорают в движителе, выделяя энергию…
— И фыркай. Гуннар всегда фыркает, как конь…
Усач извлек из гнезда раскрошившийся акцептор и заменил его свежим. Наполнив бак водой из уличной колонки, водитель закрутил рунированную крышку, обтер ладони тряпицей, сел за рычаги — и, воодушевясь, спел активирующую формулу. Движитель зарычал по-львиному, коляска извергла из трубы облако пара; вскоре она скрылась за поворотом.
— Дурацкая тарахтелка, — резюмировал Эрик.
— За ними будущее. Скоро они станут ездить быстрее кэбов.
— Раньше мы оглохнем.
— Шум — ерунда. Уже есть разработки…
Они устроились на открытой веранде. Эрик заказал «Сугроб» с клубничным джемом, а Натан — телятину и клюквенный морс. Взять вина перед визитом к куратору он не рискнул. Пристроив сумку с диссертатом на свободный стул, юноша махнул кельнеру, и тот принес свежий, еще пахнущий краской «Курьер». Эрик же — видимо, в пику брату — велел дать ему «Белое знамя»: бульварный листок, чьи репортеры честно заслужили прозвище гиен.
Вскоре, сражаясь со статьей «Уголь и пар: в топках горит бесценная информация!», Натан позавидовал смеющемуся Эрику. Тот, наверное, прочитал его мысли, воскликнув:
— О-ло-ло! Слыхал, что твоя Долорес вытворяет?!
Натан чуть не разорвал «Курьер» пополам.
— Щелкоперы! — буркнул он. — Нашел, кому верить…
— Ты несправедлив. Они же ее защищают!
И Эрик принялся зачитывать, нарочито гнусавя:
— …участились злобные нападки замшелых ретроградов на авангард современной науки. Чувствуя, что время их сочтено, что академические кресла шатаются и трещат под ними, клика ученых чинуш объявила войну прогрессу. С начала года идет оголтелая травля Долорес Станца, доктора философии и информатики, приват-доцента Королевского Университета. Но смехотворной, а главное, бездоказательной критикой эти, с позволения сказать, могучие умы не ограничились. В ход пошли гнусные инсинуации, затрагивающие личную жизнь мистрис Станца. Титулованные клеветники прозрачно намекают, что женщина скромного происхождения и еще более скромных талантов могла защитить докторский диссертат и получить место на кафедре только одним способом, о котором в приличном обществе не принято говорить вслух. Да, мистрис Станца — привлекательная особа, и на ее лекциях всегда хватает студентов, кто с радостью согласился бы на индивидуальные занятия, но вряд ли это дает основания…
— Замолчи!
— …сплетни же о том, что жемчужное колье, украсившее грудь мистрис Станца, является подарком графа N., ее высокопоставленного любовника…
— Дрянь! Как у тебя язык повернулся?!
Стул отлетел прочь. Вне себя от гнева, чувствуя, как слепое, бычье бешенство овладевает сердцем и рассудком, Натан возвышался над братом, сжав кулаки, и твердил, не смущаясь интересом посетителей ресторации к скандалу:
— Дрянь! Ну ты и дрянь…
Бледный как смерть, Эрик встал.
— Это вы мне? — он скомкал листок в кулаке.
— Только последнее ничтожество…
Жестом Эрик прервал брата. Сейчас молодой человек был, как никогда, похож на отца. Ветеран Ливорнийской кампании, кавалер ордена Улитки, генерал-майор ди Шоргон славился среди офицеров тем, что в самой скверной ситуации шел до конца.
— Достаточно, — сказал Эрик. — Господин ди Шоргон, я к вашим услугам.
Пять лабораторных башен университета походили на пальцы исполина, сожженного молниями и погребенного под землей. Нерадивые могильщики зарыли тело, не заметив вскинутую к небу пятерню, которой гигант закрывался от гнева богов. Сравнение обретало дополнительный смысл для тех, кто знал: часть лабораторий расположена в подземельях, соединенных тоннелями, пробитыми в толще скального основания. Черные и суровые, сложенные из вулканического базальта, башни казались сгустками ночного мрака. Они являли собой полный контраст парку, разбитому вокруг. Плакучие ивы, беседки, увитые плющом, заросли сирени и жасмина, дорожки, выложенные цветной брекчией…
Путь Натана лежал к «безымянному пальцу».
Тщетно юноша пытался совладать с волнением. Мысль о проклятой дуэли металась в мозгу, как крыса в лабиринте, не находя выхода. Слово, брошенное в запале, и пожалуйста, дуэль! С родным братом! Из-за статьи в поганой газетенке… Нельзя, подумал Натан. В таком состоянии нельзя являться к куратору. А что делать? Поднявшись по ступенькам, он потянул за медное кольцо под табличкой: «Долорес Станца, приват-доцент». Едва слышно звякнул колокольчик, и женский голос,
