Однако удержался — ведь сам Сераф не подпевал. Послушник внимательно следил за шагающим впереди учителем — пения оттуда не доносилось. Судя по всему, Сераф был вполне способен собраться с силами и сосредоточиться, не прибегая к гипнотической помощи гимна. Ферендир последовал примеру сурового учителя и поборол желание присоединиться к Дезриэлю, потому что хотел добиться от Серафа если не симпатии, то хотя бы одобрения.
Они вышли в путь рано утром, еще в предрассветных сумерках, заменявших в царстве Хиш ночь. Большинство Каменных Стражей храма и учеников еще спали. Наставники Ферендира были полностью облачены в доспехи и вооружены: Дезриэль нес изящный алмазный чекан, а Сераф — тяжелый каменный молот на длинной рукоятке. Сам же Ферендир в день своего последнего испытания был одет в простую тунику послушника, в качестве оружия ему позволили взять только отполированный временем посох из тиса и небольшой кинжал.
Покинув скрытую от посторонних глаз живописную лощину, где стоял храм, они пошли на северо-запад, через перекаты горных хребтов и глубокие долины, по одной из многих узких тропинок, которая привела их в дремучий лес на западных склонах горы. Через несколько часов пути по холмистой местности наконец показался бегущий из леса извилистый ручей. Тогда они свернули с тропы и побрели вдоль каменистого русла — все дальше и дальше, по тенистым ущельям и глубоким распадкам горного склона.
Когда забрезжил дневной свет и мрак Владения Тени — Улгу — начал уступать место неумолимому свечению Враждебного Периметра, путники добрались до субальпийского пояса горы. Позади остались наполненные жизнью участки склона: там в тени густых лиственных лесов и высоких пушистых колдовских сосен зеленел густой подлесок, встречались россыпи поганок. Природа выше ручья стала унылой и бесцветной. Деревья попадались реже. Зеленую траву и раскидистые папоротники сменили голые камни да сухая почва с вкраплениями пористого мха и жесткой осоки.
Путники шли вверх еще много часов. Редкие деревья уже не заслоняли дневной свет, зато с вершины горы все сильнее и упорнее дул ледяной ветер. Мир вокруг казался безжизненным. Лишь птица порой тоскливо выкрикивала что-то у них над головой, а в рассеянных тенях под немногочисленными деревьями скреблись по камням малюсенькие коготки каких-то крошечных неуловимых зверьков. Чахлая растительность, усиливающаяся крутизна склона, сам местный воздух — все это казалось скудным и суровым, однако создавало впечатление чего-то живого, бдительного и голодного. Одна из непреложных истин, которую вбивали в головы молодых послушников горного храма — да, впрочем, и любого иного храма, — звучала так: «Везде и во всем есть жизнь. Везде и во всем есть желание. Везде и во всем есть воля. В большой опасности тот, кто забыл об этом».
Сосны теперь почти не встречались. На этой высоте остались только кривые и бесцветные деревца, навсегда изуродованные порывами ветра. Лишенные листьев ветви разрастались вширь, но это трудно было назвать кроной. Деревца жались к горному склону и напоминали потрепанные и выгоревшие на солнце знамена, которые однажды навеки застыли под яростным шквалом.
Здесь перед железной волей горы и ее диких ледяных ветров покорно сгибалось даже то, что росло очень медленно и не сопротивлялось непогоде. Увидев воочию, какой безжалостной и непреклонной может быть гора, Ферендир внезапно исполнился благоговения и ужаса перед лицом того, что ему предстояло.
В этот день обряд должен был помочь Ферендиру испытать волю горы, которая была его элементарным повелителем, и познать сущность ее желаний. Согласно незыблемым законам божественного Теклиса и священным принципам алементири, священным для его храма, Ферендир, как и сотни его предшественников, должен был отправиться в сопровождении своих наставников в уединенное место у вершины — поближе к незримым, но бурным потокам могущественной тектонической энергии, которую источала душа великой горы. Там ему предстояло предаться благочестивым размышлениям. Для этого будет выкопано то, что, в сущности, станет могилой Ферендира: наставники похоронят его заживо. В этой холодной и неуютной каменистой почве, под гнетом камней послушник ощутит всем телом тяжесть воли и желаний горы. Он постарается не задохнуться и не поддаться паническому страху смерти среди кромешной тьмы, чтобы гора могла признать его своим и принять его дальнейшее служение длиною в жизнь. Если гора сочтет Ферендира достойным, то не допустит его гибели, даст ему возможность дышать — и тогда он восстанет преображенным и просветленным, оставит позади послушничество и сделается одним из преданных служителей горы.
Если же гора сочтет, что Ферендир ее не достоин, то обречет его на смерть!
Ни результаты его обучения, ни наставники, ни сами верховные жрецы, ни Каменные Стражи из храма не могли предсказать, что уготовала Ферендиру гора. Ему растолковали, что узнать это можно лишь через испытание. Только так Ферендир мог доказать, что чего-то стоит. Ради своей мечты нужно было рискнуть жизнью, ибо лишь на пороге ужасной смерти его дух до конца пробудится и закалится, подарит уверенность в себе, силы жить дальше и служить горе — а именно к этому юный послушник всегда стремился.
У Ферендира за спиной Дезриэль спросил:
— Видишь тот конец уступа вверху?
Юноша поднял глаза и заметил в пятидесяти метрах над собой место, где не росли даже редкие и кривые деревья. Там торчал голый и плоский кусок скалы, покрытый подсохшим нездоровым мхом и жидкими пучками осоки. Ярко светило солнце, но Ферендир знал, что на уступе, скорее всего, очень холодно: он продувался всеми ветрами и не имел укрытия — ни одного малорослого кустика, за которым можно было бы хоть как-то спрятаться от пронизывающего ледяного дыхания.
— Да, наставник Дезриэль! Вижу!
— Мы почти пришли, — спокойно заявил Дезриэль. — Сразу за этими валунами, над уступом в горе есть глубокий разлом — место твоего испытания. Вход отсюда уже почти виден, но его трудно различить среди серых камней.
Ферендир стал взбираться еще выше и смотрел во все глаза. Он прищурился — ему показалось, что он разглядел вход, который описывал Дезриэль, но это мог быть только обман зрения.
— Его обязательно развлекать разговорами? — крикнул сверху Сераф. Он опять всех обогнал и был уже у самого каменистого уступа. — Это же послушник, Дезриэль! Пусть он учится смотреть и самостоятельно делать необходимые выводы.
— Не будет большого греха, если я что-нибудь ему расскажу! — добродушно ответил Дезриэль. — Необходимые выводы Ферендир сделает сам, я же просто поясняю то, что открывается взгляду.
Сераф взглянул на них, быстро отвернулся и пошел дальше.
— Ты ему потакаешь, — спокойно и безапелляционно произнес он. Это прозвучало не как обвинение или упрек, а как простая констатация факта.
— Может быть, — буркнул себе под нос Дезриэль. И снова его слова прозвучали бесстрастно, без намека на стыд и смущение. Он просто тихо согласился — правда, было не вполне понятно, с чем именно: то ли с тем, что он действительно потакал Ферендиру, то ли совсем наоборот.
Ферендир карабкался дальше. Ему хотелось оглянуться на Дезриэля, увидеть острые черты, добрые карие глаза и едва заметную улыбку на почти всегда непроницаемом лице. Однако послушник не стал оборачиваться: стоило Серафу заметить, что Ферендир ищет у Дезриэля поддержки и утешения, как он сразу бы счел это очередным проявлением слабости, признаком — пусть даже и в высшей степени косвенным — того, что Ферендир не достоин пройти последнее испытание.
«Мне ничего не нужно! — сказал сам себе Ферендир. — Я ничего не хочу и ничего не жду! Я иду навстречу последнему испытанию добровольно и бесстрашно. Прошу только, чтобы гора заглянула в мое сердце и поняла, что я благонадежен и способен ей служить».
Ферендир беззвучно твердил про себя эти слова, чтобы унять бурю эмоций, кипевших в самых дальних уголках его души.
Дезриэль был в такой же степени дружелюбен, в какой Сераф — надменен. Один помогал Ферендиру, а другой только насмехался. Тем не менее, хотя юный послушник в значительной степени черпал силы и уверенность в постоянной поддержке Дезриэля, ему почему-то всегда хотелось понравиться суровому наставнику, добиться его уважения и восхищения, услышать от Серафа хотя бы самую маленькую, самую ничтожную похвалу. Ферендир понимал, что все это очень глупо, но в глубине души считал желание услышать слова одобрения от одного из своих наставников в каком-то смысле предательством другого. Впрочем, в их храме было так заведено, чтобы каждого послушника на определенном этапе обучения наставляли двое.
