Девочку звали Цезония. Когда королевская стража явилась за ней, пятилетний ребенок забился под кровать и наотрез отказывался вылезать наружу, так что Геторикс в конце концов вынужден был встать на четвереньки и вытащить ее оттуда за ногу.
Все то время, пока Корацезия находилась в тюрьме — то есть, шесть дней кряду, — ребенок находился один в маленьком домике, что прятался в глубине переулка, как будто стиснутый с двух сторон более богатыми домами: справа — трехэтажным особняком Грумента, слева — массивным домом, принадлежащим купцу из Коринфии по имени Ильва. Кухарка Ильвы, сердобольная старуха, несколько раз заглядывала Цезонии и приносила ей фрукты и лепешки, больше никто пока не проявлял интереса к судьбе покинутого ребенка.
Водворяя Цезонию в королевском дворце, Геторикс еще раз подивился своему королю. У Конана хватило времени позаботиться о какой-то сироте, мать которой обвиняют в колдовстве! А ведь это должно было прийти в голову самому Геториксу. Увы, он слишком недолго находился на своем ответственном посту и слишком сосредоточился на самом деле, чтобы обращать внимание на «несущественные» мелочи.
Девочку поручили заботам дворцовых служанок. Те надарили ей глиняных лошадок с гривами из волос, выстриженных из хвостов настоящих лошадей, куколок с соломенными прическами, платьиц; а кроме того, обещали, что с ней повидается сам король. И еще — что скоро мама к ней непременно вернется.
Цезония, разряженная, с липкими от сладостей пальцами, молча играла в свои новые игрушки, а Конан стоял в дверях отведенной ей комнаты и наблюдал. Девочка выглядела совершенно нормальной. Немного растерянной, что вполне естественно в ее положении. Но никаких следов дурного обращения или черной магии. Конан знал, что ведьмы часто используют своих детей в магических ритуалах. Дети с их незамутненным, чистым сознанием нередко служат хорошим проводником при разговорах колдуна с подвластным тому духом. Такие дети, если они не находятся под воздействием чар, выглядят тупыми, как бы одурманенными, и почти не интересуются происходящим вокруг. Они пугливы, вздрагивают, если с ними заговорить, у них бледная кожа, черные круги под глазами; они не любят сладкое и вообще почти ничего не едят.
Цезония была другая. Обычный пятилетний ребенок, любопытный и прожорливый. Конан осторожно вышел из комнаты и прикрыл дверь.
— Следить за ней! — велел он служанке и двум рослым стражам королевского дворца. — Никто не должен пытаться проникнуть к ней! Никто не смеет забирать ее отсюда, даже под предлогом прогулки! Не верить никаким «приказам от короля» — если я захочу видеть ребенка или говорить с ним, я приду лично, а не пришлю посыльного! Ясно?
Безмолвный кивок был ему ответом.
Конан вернулся в свои личные покои и задумался. Что-то в этой истории не давало ему покоя. Что? Неизвестная ему молодая женщина, которая упорно продолжала отрицать свою вину? Брошенная на произвол судьбы пятилетняя девочка?
Нет, другое. Будучи королем, Конан мог исправить положение: он не позволил казнить мать, позаботился о дочери. Но где-то в его столице обитает злой колдун. От одной только мысли о том, что чародейство безнаказанно бродит по Тарантии, у Конана пропадали аппетит и сон.
В конце концов он велел позвать Натизона, своего придворного алхимика. Этот бодрый, довольно ехидный старикашка занимался преимущественно тем, что разрабатывал различные порошки от блох и тараканов, а также трудился над составами для укладки волос. Конан держал его во дворце уже несколько лет. Так некоторые владыки кормят и ласкают забавных маленьких зверьков — обезьянок, хорьков, — которые больше развлекают их, нежели приносят реальную пользу.
Натизон был по-своему предан его величеству. Он явился в Тарантию откуда-то с востока — старик сам не мог в точности назвать свою родину и утверждал, что практиковал в Кхитае, Вендии, Офире и даже Стигии (Конан подозревал, что все это чистейшее вранье). Старик был жалок и нищ; в первый же день попался на мелкой краже и был ввергнут в тюрьму, где долго прикидывался умалишенным. В конце концов, слухи о безумном алхимике дошли до Конана, а король, который время от времени начинал интересоваться разными диковинами, соизволил посетить Натизона.
Старый жулик поправился королю. Конан почувствовал в нем родственную душу. Неунывающий алхимик перестал ломать комедию и сообщил королю, что умеет составлять различные препараты. Например, чесоточный порошок. Если посыпать им человека, тот будет чесаться не переставая, — отличный способ отомстить неприятелю, не подвергая его серьезной беде. Человек, который постоянно скребет ногтями у себя подмышкой, смешон, а репутация его будет навек погублена!
Конан рассмеялся и велел освободить Натизона. С тех пор потешный алхимик и создавал при дворе свои волшебные снадобья. Некоторые были полезны — например, микстура от кашля.
Но теперь Конану требовалась куда более серьезная консультация.
Натизон явился на зов своего короля так быстро, как только смог. Он приковылял на высохших, похожих на палки кривых ногах, с достоинством расправил широченную бархатную мантию и поклонился, взмахнув в воздухе длинными редкими седыми волосами, которые тщательно расчесывал и украшал лентами и жемчужными нитками.
— Садись, Натизон, — махнул ему Конан. — Скажи мне вот что. Ты настоящий алхимик или просто шарлатан?
Натизон оскорбился. Его борода встала дыбом, бесцветные глаза выпучились, ноздри хрящеватого носа широко раздулись.
— Неужели у вашего величества не было случая убедиться в том, что мое искусство, отточенное многолетней практикой…
— Да, да, — нетерпеливо перебил Конан, — я знаю, что ты способен смешивать порошки и делать мази от ревматизма.
— Мой господин король никогда прежде не спрашивал, шарлатан ли я, — продолжал пыхтеть возмущенный старик.
— Просто раньше мне было все равно, — объяснил Конан. — Ты хороший человек и разбираешься в своем деле, а большего не требуется. Но сейчас вопрос гораздо сложнее. Сможешь ли ты определить, был ли данный человек изведен при помощи порчи, или же его кончина последовала от естественных причин? Только не обманывай. Если не можешь — так и скажи. Клянусь, это никак не отразится на твоем положении при моем дворе.
Старикашка пошамкал губами, поразмыслил, поглядывая на Конана исподлобья — лукаво и вместе с тем задумчиво.
Наконец он выговорил:
— Я мог бы попробовать. Мы ничего не теряем, ваше величество. Если я увижу, что ничего в этом не понимаю, то так и скажу. Но если я паче чаяния разберусь в деле… то что мне за это будет?
