способны.
Зарни мгновение подумал и сказал отрокам:
– Стоян, Белко! Пойте песню о явлении Матери Битв.
Повернувшись к Учаю, он пояснил:
– Эту песнь я сочинил на языке дривов. Она – воинская. Песнь посвящена великой богине. Здесь она выступает в облике Матери Битв.
– Правильно! – одобрил Учай. – Пусть дривские воины тоже учатся поклоняться моей Богине. Но чтобы полюбить ее всем сердцем, они должны ее узреть!
– Воистину ты прав, мудрый сын Шкая, – склонил голову Зарни. – Ради этого все и затевается. Итак, в этой песне мы видим Богиню глазами раненого воина, потерпевшего поражение в страшной битве. Он лежит среди мертвых тел друзей и врагов. Он понимает, что битва кончена, и тщетно мечтает о мести, на которую ему не хватает сил…
– Дривам такое положение будет особенно близко, – осклабился Учай.
– В этот миг над полем битвы является Богиня…
Учай вновь ушел в себя. Он вспомнил Богиню – как она явилась ему на черных крыльях над погребальным костром арьев в день, когда был сожжен Мравец. В груди молодого вождя что-то болезненно сжалась. Как же давно он не видел свою небесную возлюбленную! Как пусто без нее, как одиноко!
Двое отроков-дривов выступили вперед, дружно грянули по струнам. Звонкое гудение враз перенесло Учая туда, где все возможно, где нет той невидимой, но нерушимой препоны, в обыденности разделяющей людей и богов…
– Когда солнце не встало днем,Словно ветер задул светило,И земля пылала огнем,Пожирающим все, что было.Когда кровь залила жнивье,Урожай воронью богатый,Я упал – и узрел ееВ миг отчаянья и расплаты.Мрак ночной в ее волосахВ небе северный вихрь нес,И чернели ее глаза,Что не знали горечи слез.«Поднимись!» – велела она.Ее голос звучал, как гром.«Назови врагов имена,Чтобы стал победой разгром!»Я сдержал в своем горле стон,Вспоминая лица врагов:«Зверь не носит людских именИ не ведает славы богов!Вой понятнее их речей,Радость стоит множества слез!Дай лишь меч – лучший из мечейИ коня, чтобы в битву нес!»«Крови зверя хлебнувши всласть,Зверем станет и человек.Жажды крови всесильна власть:Не насытишься ей вовек…»Так живительная грозаДальней молнией шлет гонцов,Сквозь зажмуренные глазаЯ увидел ее лицо…
Вдохновенные глаза подростков, слаженные юные голоса, грозное гудение гуслей – все это невольно захватило Учая настолько, что он почти не вслушивался в слова. Образы вставали перед его внутренним взором сами собой. Когда отзвучала песня, Учай вздохнул с сожалением…
– Очень хорошо! – громко заявил он, когда певцы умолкли. – Однако я желаю, чтобы в первый раз ты сам спел эту песнь, Зарни! Я буду при этом присутствовать, чтобы видеть лица моих воинов. И вот еще что – нужен важный повод, чтобы собрать всех: и дривов, и ингри, и, может быть, даже арьев Кирана… Все должны узреть Матерь Битв и полюбить ее, как я!
– Повод за тобой, сын Шкая, – склонил голову Зарни. – Если он будет достаточно весомым – как знать, может, и сама Богиня явится послушать песнь…
– Я знаю, что ей по нраву, – промурлыкал Учай, прикрывая глаза.
Зарни скривил узкие губы и махнул отрокам рукой:
– Ступайте!
Юные дривы направились к выходу. Кожаный полог уже опустился за ними, когда чуткий слух Зарни уловил обрывок насмешливой фразы:
– Что ж ты заплачку свою не спел? Убоялся повелителя до слез довести?
Тот, к кому обращались, ответил неразборчиво. Однако Зарни услышал довольно.
– Эй! – крикнул он. – Хельми, ну-ка вернись!
Младший побратим Учая послушно возвратился в палатку.
– Ты на что посягнул? – строго спросил гусляр. – Не я ли говорил, что рано вам еще сочинять, не по умениям!
– Да это же безделица, – покраснел Хельми. – Она не о воинстве, не про подвиги вождей или деяния богов… Она про девушку.
– Девушку?
– Да, замученную. Стоян и Белко недавно взяли меня к дривам на пирушку. Я там такого наслушался, потом ночь не спал – вспоминал да плакал. А к утру жальная песенка сама сложилась…
– Ладно, спой. Если хорошо вышло, браниться не буду…
Тонкие пальцы Хельми пробежались по струнам, и те зажурчали, словно весенний ручей, – Учай и не подозревал, что гусли могут звучать столь нежно. Но при этом такой скорбью веяло от напева, что у повелителя ингри даже в носу зачесалось неведомо почему. И чем дольше Учай слушал жалобную песнь, тем сильнее осознавал то, на что с самого начала намекал ему Зарни. Эти отроки вовсе не для того, чтобы развлекать воинов у костра или шататься по сопредельным землям, собирая слухи. Они его незримые стрелы, непревзойденное оружие в войне с Араттой.
– Ехали арьяльцы из лесов в столицу,Утащили Айну, милую девицу.У реки гуляла и венок сплетала,Ах, зачем ты, Айну, в руки им попала?Айну моя, Айну, ты не позабыта!В грязь венок втоптали конские копыта…Плачет Айну громко, слезы льет ручьями:«Отпустите, люди, меня к милой маме!»Щерится арьялец, с Айну рвет рубаху:«Нет у тебя мамки, померла со страху,Как ее топили, как избу сжигали,Как отца рубили, голову снимали…»Привязали Айну средь густой дубравы,воронью потеха, волку для забавы…Уходила Айну за отцовской тенью,Выкликала братьям смертные моленья:«Заклинаю, братья, кровушкой моею:Повстречал арьяльца – убивай злодея!»* * *
Ранние зимние сумерки окутали Ладьву. Темно-синее небо усыпали колючие звезды. Снег звонко скрипел под ногами. Воздух обжигал при каждом вдохе. Когда все погрузилось во тьму и в окошках зажглись огни, над лесом взошла огромная луна, окутанная красноватым туманом.
– Ох и морозно нынче, господин! – заявил староста Вилюг, заходя в избу, где расположился Киран со свитой. – Насквозь пробирает! Всего-то по улице прошелся – любо-дорого! Велю-ка еще раз хорошенько протопить на ночь…
– И всегда у вас так? – мрачно спросил Киран, глядя, как люди старосты заносят в избу и складывают в углу короба с припасами.
– Всяко бывает. На зимний солнцеворот порой и бревна в стенах лопаются. Но ты, господин, не тревожься. Мы по первым холодам все щели навозом промазали и водой залили, до весны простоит!
Из угла за печью раздался слабый стон Тендара, бывшего хранителя покоя. Придворный ухитрился простыть на пустом месте: прогулялся по морозу в нарядном плаще, побрезговав «вонючей и блохастой» шубой, предложенной Вилюгом. Теперь вместе со здоровьем Тендар утратил всякую силу духа. Киран, сперва радовавшийся обществу самого преданного из своих соратников, уже едва терпел его нытье.
Вилюг откинул крышку ближайшего короба:
– Извольте смотреть, все ли на месте, не забыли ли чего? Может, что еще нужно – так я прикажу доставить…
Домашнее войско Кирана занимало в Ладьве несколько больших богатых дворов. Эту часть деревни местные уже прозвали арьяльской слободкой. Хозяева – по большей части богатые купцы – охотно пускали к себе постояльцев. Арьи были щедры, платили золотом, а в Ладьве с недавних пор весьма научились его ценить. Еще год назад ингри предпочитали брать товары на обмен, с подозрением относясь к чужеземным блестящим кругляшам, однако быстро поняли свою выгоду. Только одно беспокоило Вилюга и других старейшин – как
