Те времена отошли в прошлое. Зенобия умерла, Конан — киммериец отправился в дальние странствия, а наследник, на чьи плечи легла вся тяжесть государственных забот, появлялся теперь на крыльце в окружении совсем других вельмож.
Конн статью и силой вышел в отца: те же черные волосы, синие, как небо, глаза, могучие мускулы, гордый поворот головы… И все же в облике его читалось нечто иное, унаследованное, должно быть, от матери: черты лица более мягкие, взгляд не столь пронзителен — в нем редко загорался огонек безумного бешенства, приводивший в трепет тех, кто имел счастье (либо несчастье) лицезреть вблизи его отца, короля — варвара, завоевавшего трон Аквилонии многие годы назад…
Конн откинул со лба черную прядь и усмехнулся. Он разглядывал свое отражение в до блеска начищенной поверхности круглого щита, висевшего на стене залы. Во дворце, конечно, имелись зеркала — из благородных металлов, стали, горного хрусталя, в богатых золотых и серебряных рамах, а в спальнях висели попроще, из олова и меди — но он любил вглядываться в этот щит, в неясные глубины металла, несколько искажавшие отражение и делавшие его слегка размытым. Даже старый Эвкад, ведавший описями оружейной, не мог с уверенностью сказать, откуда взялся этот щит, из какой страны света он привезен и из какого материала сделан.
Молодой король слегка коснулся пальцами гладкой холодной поверхности. Пожалуй, отец не одобрил бы его прически. Длинные локоны разделял прямой пробор, их слегка завитые концы падали на отложной воротник камзола, расшитого бисерными узорами. Мода на камзолы и короткие широкие штаны с прорезями пришла из Зингары, подвластной ныне Аквилонии, — отец никогда не жаловал тамошних щеголей. «Ты стал похож на своих царедворцев, сын, — сказал бы, наверное, Конан. — Не забывай, что достоинство монарха не в пышных одеждах». Сам он носил тунику, украшенную золотыми изображениями аквилонских львов, а тяжелый плащ застегивал на левом плече брошью в форме оскаленной морды своего любимого зверя. Впрочем, Конан не любил парадных одежд, предпочитая им кожаные штаны, сапоги и безрукавку, в которых появлялся на охоте либо на заднем дворе, где учил сына владеть копьем, мечом и тяжелым боссонским луком.
Впрочем, прежде чем его допустили до настоящего оружия, Конн немало часов провел в этом зале, бывших покоях Хагена, где повелитель Аквилонии устроил свою оружейную. Отец, облаченный в броню, восседал на стуле, а юный наследник наскакивал на него с деревянным копьем и мечом в руках, нанося удары, долженствующие научить его выбирать наиболее уязвимые места в доспехах противника. Иногда Конан отмахивался от мальчика железной перчаткой, словно от докучливого комара, и тогда принц катился по полу, весьма больно при этом ударяясь лбом и коленками.
И сейчас все здесь оставалось почти как при старом короле. Старый Эвкад каждый день вытирал пыль с полки огромного камина и с круглого стола, на котором спокойно мог бы гарцевать вооруженный всадник, с резных шкафов с крепкими дверцами, сметал веником сор с лежавшего на полу туранского ковра песочного цвета и, конечно, чистил оружие, во множестве висевшее по стенам.
Когда-то от одного вида этой огромной коллекции у юного Конна кружилась голова и начинали чесаться руки. Смертоносная сталь клинков притягивала, словно пристальный взгляд удава. Каких только мечей не висело в простенках между высокими стрельчатыми окнами! Короткие гиперборейские, с обоюдоострыми языкообразными лезвиями, темные, как небо этой колдовской северной страны, холодной и неприветливой; более длинные немедийские, грубоватые, с простыми крестовинами и круглыми головками рукоятей — прямые и бесхитростные, как жители Немедии; тяжелые аквилонские клинки с изысканными рукоятями, украшенными инкрустацией из золота, серебра, меди и латуни; суживающиеся к острию кончары с длинными ручками; гибкие зингарские клинки с эфесами, похожими на металлическое кружево, — они сверкали в лучах солнца драгоценными камнями и позолоченными гардами… Блеском и дорогой отделкой соперничали с ними кривые туранские сабли и ятаганы, похожие, благодаря изысканной гравировке, более на украшения, нежели на орудия смерти…
Всю левую стену занимали кинжалы. Их клинки имели по большей части ромбическое сечение, но попадались также плоские и широкие. Иные длиной не уступали коротким мечам: аквилонские дуссаки имели однолезвийные прямые клинки в полтора локтя и годились для ближнего боя. Узкие, как иглы, кинжалы разнообразных форм именовались «Милость Митры», ибо, одолев противника, истинный рыцарь, приставив лезвие к горлу поверженного, обязан был вопросить, желает ли тот сдаться. Ежели побежденный признавал себя таковым и мог пообещать достойный выкуп, ему даровалась жизнь. Иные же знатоки дел оружейных утверждали, что милость Митры заключается как раз в том, чтобы добить противника, избавив последнего от мук физических, вызванных ранами тела, и мук душевных, порожденных бесчестием проигравшего схватку.
Стены по обе стороны от входной двери занимало метательное оружие. Здесь было большое собрание луков: легкие туранские, тяжелые боссонские, луки с костяными и металлическими вставками; заплечные и те, что приторачиваются к седлу. Рядом висели колчаны — деревянные, сафьяновые, медные, украшенные драгоценными каменьями, и простые кожаные. Имелось и множество самострелов: от простых, представлявших грубое деревянное ложе с деревянной же дугой и тетивой из пеньки, до хитроумнейших арбалетов с целой системой коловоротов, способных выпускать сразу по несколько стрел. В углах залы стояли четыре метательные машины: аркбаллиста, катапульта, единорог и туранский лукрим.
Справа от камина в специальных подставках вздымались копья, алебарды, бердыши и секиры. Все они отличались крайним хитроумием наконечников, снабженных крюками и захватами, а также металлическими перьями наподобие рыбьих костей, призванных удерживать смертоносную сталь в человеческом теле и наносить ему наибольший ущерб. Напротив висели палицы, шестоперы, цепы, дубины, кистени, боевые молоты и прочее оружие, призванное дробить, разбивать, раскалывать и плющить в лепешку.
Конн прекрасно разбирался в оружии. Он с одинаковым искусством владел тяжелым двуручным мечом и легкой зингарской шпагой, аргосской датой для левой руки и рыцарским копьем для конного боя, умел крутить палицу так, что она превращалась в воронку смерча, умел метать хассак и всаживать арбалетный болт за полсотни шагов в яблоко на голове слуги. Он владел не только приемами поединка, но и стратегией и тактикой битвы, ибо был королем и полководцем, коему положено ведать искусство воинского построения, атаки и отступления, разведки боем и неожиданного маневра. Ответственность за исход сражений тяжким грузом лежала на его плечах, и залогом побед служила не только храбрость на бранном поле, но и знание всех мелочей, которыё, подобно мозаике, складывают события в пользу достойнейшего. И Конн умел в нужное время выстроить «знамена» своих вассалов, объединявшие несколько десятков рыцарских «копий», в свою очередь состоявших из именитых всадников и их свиты, — «клином», «скорпионом» либо «вепрем», смотря по обстоятельствам; либо пустить вперед «однощитных рыцарей», не имевших ни слуг, ни оруженосцев, либо отдать преимущество гандерландской тяжелой пехоте под прикрытием боссонских лучников.
