аскетический быт почти перестал угнетать Северина, а физические перегрузки уже не казались такими мучительными. Недоедание и недосыпание постепенно стали для него нормой, теперь он чувствовал, что еды и сна они получают достаточно, большего организму и не надо, но разбалованный организм требует того, в чем не имеет необходимости, бунтует, капризничает, плачет, посылает сигналы бедствия. Организм врёт о том, что находится на последнем издыхании, но когда понимает, что его враньё не проходит, смиряется и довольствуется тем, что получает, а вскоре уже и веселится от того, что его не перегружают избыточной пищей и сном.
Северин чувствовал, что его тело крепнет с каждым днём, утренний кросс и физические упражнения вскоре стали для него забавой. Впрочем, коварный Марк словно узнал об этом и удвоил нагрузку. Опять стало тошно, но он опять втянулся, хотя и на пределе своих возможностей.
Занятия фехтованием перестали быть избиением младенца. Если сначала весь смысл этих занятий для Северина сводился к тому, чтобы вытерпеть дикую боль от непрерывной череды сыпавшихся на него ударов, то теперь он почти перестал обращать внимание на боль, начал лучше работать головой и половину ударов ему удавалось парировать. Этот урок он запомнил на всю жизнь: чем меньше думаешь про боль, тем меньше боли получаешь. Их учили пока только обороняться, для наступательной тактики время ещё не пришло, но он рассудил иначе и однажды атаковал сержанта, с такой силой врезав ему деревянным мечом по ноге, что тот, зверски оскалившись, проскрипел: «Если сломаешь учебный меч, новый будешь делать сам».
На литургии он уже больше не думал о том, чтобы не уснуть и не упасть и не чувствовал себя жалким существом, которого здоровенные дядьки притиснули к западной стене и которого могут легко раздавить, даже не обратив на это внимания. Он перестал себя чувствовать на литургии сиротой, теперь он осознал себя сыном, который пришёл в дом Отца. Его успехи в латыни теперь позволяли ему понимать почти всю литургию, латынь звучала для его слуха волшебной мистической музыкой, он начал молится, очень искренне и очень радостно, иногда его душе удавалось полностью раствориться в богослужении, и хотя такое случалось не часто, он воспринимал это как время высочайшего счастья.
Вечером после ужина, когда наступало личное время, он уже не падал на кровать в бессмысленно-бесчувственном состоянии и не отрубался. Теперь он расходовал личное время на чтение книг. Он по-прежнему очень уставал, и ему по-прежнему было очень тяжело, но перегрузки уже не превращали его в кисель. Паралич воли ему удалось преодолеть и теперь он знал, что выдержит всё, что придётся. Впрочем, он ещё не знал, что именно ему предстоит выдержать.
Однажды их поредевшую группу привели на бойню. Здесь забивали коров. Мальчики хихикали: уж не мясников ли из них готовят? Сержант ухмылялся, мол, мясников из них пока не получится. На сей раз их сопровождал сам мессир Марк, чем вызвал у мальчишек удивление, ведь он не часто появлялся перед ними, а в таком малопочтенном месте, как бойня, его меньше всего можно было ожидать увидеть. Их завели в просторное, но сумрачное помещение, где царил тошнотворный запах. Потом Северин узнал, что это запах крови. Пол здесь был чисто вымыт, но, видимо, запах крови невозможно было вытравить ничем. Работник бойни вывел корову на верёвке. Корова упиралась, но не сильно, как будто выполняла установленный ритуал: если тебя хотят убить, то положено упираться, но если ты знаешь, что смерти не избежать, то сильно упираться нет смысла. Северин вырос в деревне и часто видел коров, но, как сын кузнеца, не особо с ними соприкасался, во всяком случае, в глаза коровам никогда не заглядывал. А сейчас впервые заглянул.
Глаза коровы были ласковыми и мягкими, в них стояла такая бездонная грусть и безнадёжность, что у Северина защемило сердце. Корова как будто хотела сказать: «Я знаю, что из этой комнаты живыми не возвращаются, но может быть всё-таки вы не будете меня убивать? Я же ничего плохого вам не сделала, ни в чём не провинилась, я всегда давала вам замечательное молоко. Я дам вам ещё много молока, пожалуйста, не убивайте меня». Северину показалось, что корова посмотрела ему прямо в глаза: «Ты добрый мальчик, пожалуйста, спаси меня».
Всем мальчишкам, кажется, стало не по себе. Между тем Марк заговорил сухим, ничего не выражающим голосом: «Хочу показать вам редкий удар, которым владеют весьма немногие. Если вы овладеете этим ударом, на поле боя вам мало кто сможет противостоять». Марк медленно достал меч из ножен, и вдруг клинок резко взметнулся по невидимой траектории. Никто не понял, как это произошло, но срубленная голова коровы отскочила в сторону, из тела животного хлынул фонтан крови. Обезглавленная корова рухнула, некоторое время её ноги дёргались в конвульсиях, потом она замерла. На полу растекалась огромная лужа крови. Всем стало не по себе. Двое мальчишек упали в обморок, их тут же вынесли на воздух. Между тем Марк тщательно вытер меч о шкуру мёртвого животного, спокойно вложил его в ножны и так же бесстрастно проговорил: «Хотел бы я сам так умереть. Безболезненная мгновенная смерть. Но на поле боя вам встретится много мясников, куда похуже меня. Они наносят безобразные, но не смертельные раны, причиняя множество страданий».
Марк окинул мальчишек долгим внимательным взглядом, почти все отвели глаза. Северин не отвёл взгляд. И Марк тоже не отвёл.
– Жалко корову, сынок?
– Жалко. Она как будто умоляла о пощаде.
– А теперь представь себе, что на поле боя перед тем, как нанести противнику смертельный удар, ты увидишь его глаза. В них не обязательно будет злоба и ненависть, может быть, такая же безмолвная мольба о пощаде. Взгляд человека куда глубже и пронзительнее, чем у коровы. Твоя душа дрогнет, ты замешкаешься на пару секунд, и тем временем сам получишь смертельный удар.
– Значит надо стать бесчувственным?
– Если хочешь стать мясником. Рыцарь не должен быть бесчувственным. Но он должен уметь управлять своими чувствами. Учиться этому придётся всю жизнь, – Марк посмотрел на остальных и продолжил: – Скот на бойне обычно забивают не так, как вы видели, попроще.
Работник бойни вывел ещё одну корову, взял длинный нож и безо всяких многозначительных пауз быстрым сильным движением перерезал ей горло. Опять хлынула кровь, но уже не таким сильным фонтаном. Корова ещё несколько секунд стояла на ногах, а потом рухнула рядом с первой. Две больших лужи крови соединились и, обретя силу, медленно двинулись по полу в сторону мальчишек. Некоторые резко отпрянули, Северин не двинулся с места, поток крови выдохся и остановился у самых его
