Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

всего на несколько дюймов выше нее, но этих дюймов достаточно, чтобы Айлин полностью оказалась в ее тени. Женщина улыбается, и Айлин чувствует себя маленькой, забытой, беспомощной и ужасно одинокой.

Но почти в тот же миг в ней пробуждается то другое чувство. То, которое она испытала сегодня утром, когда мыла посуду после завтрака и размышляла о любовном романе «Тайна шотландки», который читала перед сном. И, может быть, она немного фантазировала, представляла себя сильной, волевой дворянкой из Хайленда, которая тайком спит с красивым заморским конюхом. Сам конюх не чернокожий – черный у него лишь пенис, и то не полностью (его головка – розовая, и Айлин точно не знает, авторская ли это выдумка или такое действительно бывает).

Тогда, соскребая со сковородки пригоревшую яичницу и вспоминая эротическую сцену из предыдущей главы, Айлин вдруг услышала в своей голове крики. Грубые, вульгарные, гневные крики, настолько переполненные яростью, что услышь она их ушами, то ни за что не смогла бы разобрать слов. Они больше походили на поток бессвязного гнева. Однако, слыша их в своей голове, Айлин не только понимала слова, но и знала их, и чувствовала. Она хотела сражаться так же, как и тот, кто их произносил, – а он точно в тот миг где-то сражался. И она каким-то образом это поняла. Чужая агрессия наполнила ее столь ужасной, всепоглощающей яростью, что она пошла в свою комнату и разорвала на части подушку. На нее это было не похоже, совсем. Айлин никогда не отвечала ударом на удар. Однако этим утром она порвала подушку и, поднявшись среди перистых ошметков, ощутила сильнейшее желание отправиться в город. На волне той ярости она ощутила себя настолько сильной, что впервые за многие годы попыталась это сделать.

И потерпела неудачу. Снова.

Однако теперь Айлин опять чувствует, как в ней пробуждается тот странный гнев и та сила. Да кто такая эта женщина и как она смеет смотреть на нее сверху вниз? Ей здесь не место, Айлин это знает. Пусть Айлин и боится города, но Статен-Айленд – это ее остров, и она не потерпит, чтобы кто-то грозно нависал над ней на ее же земле.

Но прежде чем Айлин успевает открыть рот и пролепетать сокрушительное: «Пожалуйста, уйдите, иначе я сейчас позову полицию», – Женщина в Белом наклоняется поближе и с ухмылкой смотрит на нее.

– Ты – Статен-Айленд, – говорит она.

Айлин вздрагивает. Ее удивляют вовсе не слова, а то, что их произнес кто-то другой. Женщина тихонько смеется, ее глаза бегают, разглядывая лицо Айлин, словно впитывая ее потрясение. Затем женщина продолжает:

– Забытый и презираемый, когда о нем все же вспоминают. Тот боро, который никто, даже его жители, не считают «настоящим» Нью-Йорком. Однако же поглядите! Каким-то чудом, несмотря на их пренебрежение и презрение, ты смогла развить достаточно самобытную культуру и пережить рождение. Сегодня утром ты услышала, как остальной город воззвал к тебе. Разве нет?

Айлин отступает на шаг. Просто чтобы освободить личное пространство.

– Я не… – Но ведь так все и было. Она слышала. Она слышала грубый, непокорный, требовательный призыв и даже попыталась ответить на него. Так она и оказалась у парома. Она замолкает на середине фразы, потому что ей не нужно ничего говорить. Женщина в Белом знает Айлин так же хорошо, как Айлин знает свой остров.

– Ох, бедняжка, – говорит Женщина, и выражение ее лица сменяется с алчного на ласковое так быстро, что гнев Айлин испаряется. Остается лишь быстро растущее беспокойство, вызванное присутствием этой женщины. – Волей-неволей ты чувствуешь правду… но ты одна среди ее просторов, верно? Одна маленькая автотрофа, плывущая среди зеленого моря себе подобных, убежденная в собственной незначительности, даже несмотря на то что ты угрожаешь существованию сотни миллиардов реальностей. Я бы пожалела тебя, не будь ты так опасна.

– Я… – Айлин выпучивает глаза. Автотрофа? Она что, выдумывает слова? Похоже на «автотрофы» в единственном числе. Боже, неужели эта женщина только что назвала ее одноклеточной?

– И теперь тебе придется жить этой правдой, – продолжает Женщина. Она больше не возвышается над Айлин, по крайней мере, не так сильно, однако исходящая от нее снисходительная участливость нравится девушке ничуть не больше. Айлин таращится на нее, все еще пытаясь понять, оскорбиться ей или нет. Женщина наклоняется еще ближе. – Поэтому ты и боишься парома. Половина людей на этом острове ежедневно испытывают ужас от того, что им нужно пересечь гавань. Они знают, что на другой стороне их ждет вовсе не власть и не шик, который мы видим отсюда, а отвратительная работа, мизерный заработок, задающиеся, накачанные бариста, воротящие нос, когда их просят приготовить самый обычный кофе, и чопорные узкоглазые сучки, которые едва говорят по-английски, но получают семизначные барыши, рискуя твоим «Фор-о-уан-кей» [8], и феминистки, и евреи, и трансы, и н-н-н-негры, и либералы, либерасты повсюду, стремящиеся сделать этот мир безопасным для извращенцев всех разновидностей. А вторая половина острова – это и есть те самые бариста, узкоглазые и феминистки, стыдящиеся того, что они не могут позволить себе жить там и навсегда покинуть Статен-Айленд. Ты – это они, Айлин! Ты несешь в себе страх и недовольство полумиллиона человек, так что же удивительного в том, что часть тебя хочет с воплями сбежать от этого?

К этому времени Женщина уже не просто грозно возвышается над ней. Она размахивает руками, говорит наигранным шепотом, громким, как крик, ее ноздри раздуваются, глаза бешено выпучены. И Айлин реагирует точно так же, как и всегда, когда кто-то высокий и громкий начинает кричать: она сжимается в комок и отстраняется, однако Женщина подается вперед и хватает ее обеими руками за ремень сумочки.

Когда поток слов иссякает, а Женщина умолкает и закрывает рот, на котором блестят капли вспенившейся слюны, Айлин выпаливает первое, что приходит ей в голову:

– Я… У меня нет «Фор-о-уан-кей».

Женщина в Белом склоняет голову набок. Становится чуть менее грозной.

– Что?

– В-вы сказали… – Айлин сглатывает. Она не может повторить то слово здесь, у парома. Ведь это домашнее слово. – Вы сказали, эм-м, что азиатки отнимают наши «Фор-о-уан-кей». Но у меня… у меня его нет.

Женщина в Белом долго смотрит на нее. Похоже, она впервые услышала нечто более безумное, чем говорила сама. Через секунду она разражается смехом. Ужасным смехом. Довольным, но ужасным, пронзительным, резким, с интонациями, напоминающими Айлин злых девочек в старшей школе или хихиканье мультяшной ведьмы. Прохожие отшатываются от женщины и смотрят на нее так, словно услышали нечто потустороннее.

Однако через миг Айлин понимает, что тоже улыбается. Самую чуточку. Затем хихикает, когда напряжение улетучивается. Смех более чем заразителен. И Айлин заражена. Благодаря ему они сближаются. В следующую секунду она и Женщина в Белом уже хохочут вместе, так сильно, что у Айлин на глаза наворачиваются слезы, и так свободно, что в этот прекрасный миг все ее заботы кажутся сущим пустяком. Так, будто они – закадычные подруги.

Когда смех стихает, Женщина в Белом с сожалением вытирает один глаз.

– Ну надо же. Как прекрасно. Должна признать, когда все заканчивается, я скучаю по этой вселенной. Она отвратительна, но и свои маленькие радости в ней есть.

Айлин все еще улыбается, упиваясь эндорфинами.

– Вы хоть когда-нибудь говорите что-нибудь, ну, нормальное?

– Никогда, если можно этого избежать. – Легко вздыхая, Женщина протягивает Айлин руку. – Но я хочу тебе помочь. Пожалуйста, скажи, что позволишь мне помочь тебе.

Айлин машинально принимает руку помощи. Но хмурится.

– А, хм, с чем вы хотите мне помочь?

– Справиться со всем этим процессом. Я уже сотни раз видела, как тебе подобные проходят через него, и это всегда… непросто. Ты мне нравишься, Айлин, маленький островок, и если тот первый, главный аватар наконец очнется, с тобой произойдут ужасные вещи. Он – чудовище. Я хочу спасти тебя от него.

После приступа смеха Айлин чувствует себя легче, мыслит яснее, и она понимает, что Женщина –