Когда Кельбергу исполнилось четырнадцать лет, произошло одно событие, незначительное с виду, но, как оказалось впоследствии, роковым образом определившее всю его последующую жизнь.
В тот день отец его со свитой вассалов, слуг и ловчих с утра отправился на охоту. Мальчик отказался принять участие в этой забаве, сославшись на ушибленную во время занятий с мечом руку. На самом деле рука у него давно зажила, но он очень ценил время, когда оставался в замке один и можно было вволю порыться в старинных свитках и манускриптах, не опасаясь ворчания отца, которого это занятие всегда раздражало. Было тихо, хорошо вышколенная прислуга не попадалась на глаза. Направляясь к библиотеке, Кельберг проходил мимо оружейной и услышал доносящиеся оттуда звуки: шаги, шорохи, легкий звон, Зная, что слугам в этой комнате делать нечего, мальчик осторожно приоткрыл дверь. Он увидел, как неряшливо одетый незнакомец рассматривает рукояти клинков, висящих по стенам, видимо, отбирая наиболее дорогие, украшенные драгоценными камнями. Вне всяких сомнений, то был вор, непонятным образом пробравшийся в замок в отсутствие хозяев. Мальчик неслышно прокрался вдоль стены и снял один из мечей, не слишком тяжелый, как раз впору своей полудетской руке. Когда вор оглянулся, он встретил решительный взгляд и обнаженный клинок, направленный ему в грудь. Кельберг вовсе не собирался убивать наглеца, он только хотел доставить его под конвоем в распоряжение стражников. Вор, ободренный тем, что перед ним подросток, тоже схватил меч и сделал выпад. Но юный наследник замка Бреггов имел лучших учителей: он с легкостью отразил наскок противника и после нескольких звонких ударов стали о сталь сделал стремительный и точный бросок. Блестящее лезвие легко вошло в грудь, обтянутую рваной и засаленной тканью, Послышался негромкий звук — словно что-то лопнуло, порвалось. По одежде незнакомца заструилась темная, торопливая кровь…
Вор с изумлением посмотрел на свою кровь, затем на мальчика. Грубое его лицо стало почти детским, обиженным и обманутым. Он выронил меч и без звука повалился на дубовый паркет.
Любой другой подросток в такой ситуации почувствовал бы себя героем, с радостью принимал поздравления домашних, но — тут-то и проявилась изначальная ущербность Кельберга! — мальчик убежал и спрятался в подвале замка.
Отец, вернувшийся с охоты и жаждущий принародно похлопать сына по щуплым плечам, долго не мог отыскать его, а отыскав, не на шутку рассердился: видано ли дело, чтобы будущий рыцарь приходил в уныние по поводу продырявленного тела какого-то оборванца!
С этого случая в юном Кельберге словно что-то сломалось. Он по-прежнему каждый день осваивал искусство вращать мечом, пробивать копьем и разить коротким кинжалом, учился крепко и уверенно сидеть в седле, даже когда плечи, голова и спина придавлены тяжелыми доспехами, Но теперь наставники, прежде часто хвалившие его за ловкость и точность руки, приходили в недоумение: не подменили ли юного наследника замка? Рука его была уверенна и ловка, когда Кельберг отбивал удары, защищался, не подпуская клинок противника к своему телу. Но когда нужно было сделать выпад, поразить самому — словно что-то мешало, останавливало, связывало мускулы.
Удивление и недовольство наставников не прошли незамеченными для владетельного рыцаря Брегга. Он сурово поговорил с сыном и услышал потрясшую его до глубины дремучей души просьбу: Кельберг умолял не посвящать его в рыцари. Его натуре глубоко противно убийство, не важно, во имя какой цели оно совершается. Если бы вместо долгих упражнений с мечом и секирой ему позволили читать или заниматься музыкой, он не посрамил бы благородного имени своего отца — напротив, прославил бы его как ученый или музыкант.
От такого заявления владетельный нобиль пришел в ярость. Не тратя речей, он безжалостно разнес лютню Кельберга об угол камина, а на дверь библиотеки приказал повесить огромный замок. Он поклялся, что не будет разговаривать с сыном и есть с ним за одним столом до тех пор, пока тот не выбьет дурь из головы и не устыдится столь неподобающей мужчине трусости.
Будь мать Кельберга жива, одиночество и отчаянье не так терзали бы его полудетскую душу. Заменой матери в каком-то смысле была лютня, но она погибла. Правда, со временем юноша смастерил самодельную лютню, с почти таким же звонким и светлым голосом, но ему приходилось теперь прятаться с ней в подвалах или чердачных комнатах замка, откуда звуки музыки не могли достигнуть ушей грозного родителя. Книги он продолжал читать, но гораздо реже и только благодаря помощи старого дворецкого, владеющего всеми ключами в замке и рисковавшего ради юного господина своим местом.
По обычаю немедийской знати посвящение в рыцари производилось, когда юноша из достаточно древнего и благородного рода достигал семнадцати лет. Устраивался турнир, на котором молодежь, желающая обрести почетное рыцарское звание, должна была показать свою отвагу, умение владеть мечом и знание этикета.
Немедия была государством высокоразвитым и культурным, жизнь аристократии ценилась здесь весьма высоко, и поэтому, дабы избежать ненужных потерь среди цвета немедийской молодежи, состязания эти были только наполовину турнирами, второй же половиной напоминали гладиаторские бои. Претендент на звание рыцаря в полном боевом облачении должен был сражаться с рабом — полуголым, вооруженным лишь острым мечом, крепкими мускулами да безумным желанием выжить. Перед выходом на ристалище доспехи рыцаря покрывались слоем воска. Чем быстрее и красивее был убиваем раб и чем меньше оказывалось царапин на воске — следов от меча противника — тем радостнее приветствовали зрители юного героя. Тем добродушнее улыбался король и кокетливее — королева, а за нею и прочие знатные немедийские дамы.
Когда Кельбергу исполнилось семнадцать лет и настала пора принять участие в подобном турнире, за несколько дней до торжественного события он предпринял еще одну попытку объясниться с отцом. На этот раз благородный нобиль ничего не ломал и не крушил. Он уже почти похоронил сына в сердце своем, похоронил все связанные с ним надежды и оттого был спокоен. Если Кельберг не выступит на турнире, объявил отец, он откажется считать его своим сыном. И если утром следующего за турниром дня он увидит его в своем замке, будет тут же отдан приказ стражникам схватить самозванца, выдать ему сорок плетей и вышвырнуть за ограду.
Сказано было сильно. Зная характер отца, юноша не сомневался, что он именно так и поступит. Ночь, последовавшая за этим разговором, ночь выбора — была самой мучительной в его жизни.
