Он очутился в ложбине на склоне холма. Перед ним простирались ночные угольно-черные купола холмов и залитые непроглядной мглой распадки, а далее грозной громадой вставали горы, одна выше другой. Ложбинка была совсем крошечной, четыре локтя в глубину и пятнадцать в длину. В устье ее лежали белеющие обломки известняка, и шелестела мелкими листочками в слабо тянувшем ветерке одна гордая и прямая горная рябина, стойкая к диким зимним бурям предгорий. Осознав, наконец, что почти спасен, и поняв, кому обязан он столь чудесным спасением, пуантенец упал на колени и вдохновенно пропел Митре единственный гимн, который знал от начала до конца на память, а после обратился к Подателю Жизни с робкой просьбой явить ему облик той, что вела его, не оставляя, по подземным коридорам.
В ответ прошелестело знакомое уже дуновение, и в луче проглянувшей на миг из-за туч луны рядом с рябиной увидел он стройную женскую фигуру, облаченную в белую полупрозрачную хламиду, складки которой едва заметно шевелил ветер. Стан ее был едва не тоньше стройного деревца. Длинные распущенные волосы были светлы и отливали серебром в лунном свете, а лицо, невыразимо ясное, поражало неземной красотой.
В правой руке она держала ветку омелы. Пораженный таким совершенством, не смел он сначала и рта открыть, а затем, словно это заговорила сама душа, потоком хлынули благодарственные речи божественной деве. Дева стояла некоторое время, слушая его с дивной улыбкой, а затем жестом велела ему остановиться, встать и идти за ней. Не оборачиваясь более, она невесомым летящим шагом вышла из ложбины. Завороженный пуантенец двинулся следом.
Она вышла на склон холма, по-прежнему оставаясь на расстоянии пятнадцати локтей от него, затем повернулась в сторону долин, указала на них веткой, и тонкий алмазный луч прочертил ночную темень. Пуантенец проследил за ним взглядом, и там, во тьме долины, с трудом различил кажущуюся такой маленькой с этих высот тяжелую скалу замка Фрогхамок. Луч погас. Обернувшись вновь туда, где стояла женщина, он не увидел ее. На том месте, где только что стояла Прекрасная, колыхалась густая и серая в лунном сиянии трава. Лишь звонкий серебристый смех долетел до его слуха и быстро затих. Пуантенец остался в ночных горах один, но свободный и спасенный.
История дальнейших его приключений не столь интересна. Для защиты и охоты он выломал здоровенный березовый сук, однако, не будучи знатоком северных лесов, плутал долго по безлюдным горам и долам, питаясь первыми попавшимися ягодами и орехами, но все же медленно приближаясь к замку.
Наконец, не понимая, куда можно идти в лесу, а куда нет, он натолкнулся на волчье логово, где недавно вывелись щенки. Нечего и говорить, что волки не потерпели такого вмешательства в свою жизнь. Не обладай пуантенец железным здоровьем сельского жителя, не владей он боевыми приемами, не имей той силы, что была в его мускулах — не видать бы ему больше белого света. Волки напали на него вместе, порвали в клочья одежду и жестоко поцарапали и искусали. К его счастью, звери были не слишком велики. Волка ему удалось убить страшным ударом березовой дубины по затылку, а вот волчица не уступила человеку и долго еще преследовала его, пока не удостоверилась, что он уходит прочь и навсегда.
Шкура убитого волка заменила ему пришедшую в полную негодность одежду. Однако у него не было каких-либо инструментов для выделывания шкур, и потому его новая одежда выглядела кошмарно, а добывание огня всякий раз превращалось в муку. Березовую дубину пришлось выламывать заново: пуантенец показал Люцию обломок предыдущей с отметинами яростных зубов. Оставшись одна, волчица превратилась в настоящего демона, и твердая горная береза сыпалась в ее челюстях, как труха…
— Конец всей этой истории очевиден, — развел руками Септимий. — Никто, понятно, не поверил рассказам Люция и пуантенца. Люций, правда, не был даже разжалован: Аммий заступился за него, а дело уладили, поскольку овцы перестали пропадать. Люций вроде бы даже сделал-таки себе карьеру, вознесенный нежданно волной дворцовых интриг до тысяцкого. Он вернулся в столицу, но, уже прослужив там лет пять, как-то поутру был найден убитым на ступенях библиотеки. Смерть наступила от удара в сердце узким отравленным кинжалом. Следствие не обнаружило никаких следов убийцы, и все было списано на эхо событий пятилетней давности. Хотя, на мой взгляд, конец ниточки следует искать немного раньше и выше, в этих горах, — добавил Септимий.
Что до пуантенца, то он оставил армейскую службу и сделался храмовым слугой, а потом очень преуспел на религиозном поприще и стал магом, окончив свои дни весьма почтенным и уважаемым старцем. Когда он умер, среди его вещей нашли сотворенный на стекле неизвестным мастером портрет молодой прекрасной светловолосой женщины, стоящей на склоне холма в лунном свете. На ней была белая полупрозрачная хламида.
— Вот и вся сказка, — заключил Септимий. — Я склонен верить, что описанные в ней удивительные приключения и события — истинная правда, и готов поклясться в этом на алтаре Митры. Почтенный Орибазий повествует, что оригинал документа был составлен личным писцом Аммия III и заверен подписью и печатью последнего. Теперь же я готов выслушать все твои возражения, друг Юний.
Он отложил свиток и улегся на ложе на спину, заложив руки за голову и обратившись лицом к Юнию, всем видом своим показывая готовность с легкостью опытного фехтовальщика отразить любой выпад новичка.
— Прежде всего, я сам должен взглянуть на документ, — с философским спокойствием ответил Юний.
Он не поленился подняться, перейти просторную комнату, нагнуться за списком и вернуться с ним на ложе.
После внимательного и довольно продолжительного изучения, в течение которого Юний, увлекшись, время от времени посвистывал, чмокал, сопел и мычал, достойный архивариус изрек:
— Что ж, свиток, несомненно, подлинный. Подписями владетелей Фрогхамока скреплено немало документов в архивах Тарантии. Подпись Аммия III, приведенная здесь, имеет характерные для эпохи правления Эпамидонта V витиеватости и художественные вычурные детали. Тогда модно было щеголять искусством каллиграфии. У меня нет оснований считать свиток подделкой.
— В этом я и не сомневался, — перебил его Септимий. — Скажи мне, что думаешь ты о содержании?
— Сказка, — коротко, но как-то не совсем уверенно, высказался Юний. — Сказка, хотя для простой сказки слишком подробная и явно обработанная каким-то образованным, не лишенным сочинительских талантов человеком. Возможно, это был и сам почтенный Орибазий, хотя стиль вряд ли его. Следовало бы, конечно, удостовериться, существовали ли в то время тысяцкий по имени Люций или маг — бывший крестьянин из Пуантена.
