— Награда будет ждать тебя, — повторил король, словно не услышав ответных слов. — Если я не вернусь, ты и Троцеро возьмете дело в свои руки. Я сказал все.
Краткий разговор был окончен. Канцлеру оставалось лишь поклониться. Пути их здесь расходились. Публий возвращался к нелегким повседневным заботам о государстве, короля ждала неизвестность.
На востоке забрезжило утро. Над полями стлался туман. Восход клубился серыми призрачными облаками, уже подкрашенными розовым. День обещал быть солнечным и ветреным. По-прежнему вдоль дороги тянулись поля, перемежающиеся лесками и рощами, встречались яблоневые сады и виноградники. Через медленные неширокие речки и ручьи были переброшены мосты. Деревни с глиняными и каменными домиками, крытыми красной черепицей или попросту соломой либо тростником, уже начинали просыпаться. Слышались скрип колодезного ворота, стук ведер, мычание коров и блеянье овец.
Двигались быстро. На каждой почтовой станции меняли лошадей: Хорса позаботился об этом, послав вперед гонца. Королевская грамота в руках Умберто оказывала на служителей почты магическое воздействие. Верхом ехали сам Конан, Евсевий и Умберто. Арминий, Тэн И и Хорса правили колесницами. В одной из колесниц, самой большой и широкой, сделанной по восточным образцам, за спиной легкого кхитайца, свернувшись калачиком на соломе, беспробудно, как после изрядной выпивки — а, собственно, так оно и было, — храпел здоровенный горец, завернутый в клетчатые пледы из овечьей шерсти, весьма потрепанные и засаленные. Проснуться он должен был часов через двенадцать.
Спали, впрочем, все: высокое искусство верховой езды при идеально ровной дороге позволяло наездникам и колесничим время от времени впадать в дремоту. Даже железный Хорса клевал носом. Умберто же просыпался только на станциях. Лишь Конан и Евсевий выпадали из общего числа, прямо на скаку ухитряясь вести неторопливую беседу. Король не ошибся в выборе, молодой ученый все больше нравился ему.
После восшествия на престол Конан сразу отправил в Киммерию послов — сообщить об этом соплеменникам. Через некоторое время пришел по-киммерийски немногословный, сдержанный и вежливый ответ. Королю из Киммерии желали всяческих благ и заверяли в мирных намерениях, если намерения короля такие же. Проще говоря, весть восприняли именно так, как Конан и ожидал: он давно не появлялся в Киммерии, и там его если не забыли, то считали мертвым.
А то, что в Тарантии (девяносто девять из ста киммерийцев не знали, что значит «Тарантия») сидит действительно Конан Канах, мог подтвердить только совет на Поле Вождей и лишь при наличии там самого Конана, да и то необязательно. Его могли с полным на то основанием счесть колдуном, похитившим личину прежнего Конана и ныне задумавшим развалить клан изнутри путем наговоров и других зловредных действий. Поэтому его в лучшем случае отпустили бы на все четыре стороны за пределы Киммерии, а в худшем здесь же и убили бы, а потом немного погоревали, увидев, что по смерти предполагаемого колдуна личина не покинула его и, стало быть, это была вовсе не личина и вовсе не колдун, а самый настоящий Конан Канах. Что ж, бывает!
Доказать, что он это он, Конан мог только каким-нибудь особо выдающимся подвигом: зарубить гиперборейского мага или убить дракона. Но Гиперборея в последнее время вела себя тихо, а драконы не сидели на каждой ветке, издавая дивные трели. Итак, разгадка тайны горы Седой могла помочь Конану решить еще одну задачу: вернуться на родину, да не просто так, а великим вождем! Ради этого стоило рискнуть.
Евсевий посетил Киммерию пять лет назад, когда путешествовал по северу. С тех пор как Конан побывал в Киммерии последний раз, там ровным счетом ничего не изменилось. Кланы то враждовали, то мирились, то киммерийцы отправлялись в набег на Нордхейм, то, наоборот, оттуда являлись искатели жен и рабов. Черная скала Стоячий Камень на Поле Вождей по-прежнему восхищала своей необычностью, все так же прятал голову в вечных тучах Бен Морг. Суровые скалы и темные леса впечатлили Евсевия, клетчатые разноцветные пледы, огромные двуручные мечи, необычные музыкальные инструменты и замысловатые амулеты, изображавшие нечто не совсем понятное аквилонцу, оказались весьма экзотичны, но главной целью его путешествия были все-таки древние развалины.
Подобные сооружения Евсевий находил и в других странах. Все они были невообразимо стары, но отличались монументальностью и единством стиля. Евсевий предполагал, что это следы атлантов, некогда пытавшихся закрепиться на материке. Не исключено, что киммерийцы, несколько отличавшиеся от хайборийцев строением черепа, внешним обликом и языком, вели свое происхождение именно от атлантских колонистов, со временем утративших связи с метрополией и впавших в дикость. Однако ничего примечательного Евсевий в руинах не отыскал. На память о Киммерии у него остались только теплый плед и меч, купленный, надо сказать, за немалые деньги. Владеть им, правда, Евсевий так и не научился, предпочитая короткий колющий клинок аквилонского образца.
— Я покажу тебе, как пользоваться таким оружием, — пообещал Евсевию слегка расчувствовавшийся король. Обещание, впрочем, надо было выполнять… В то же время точного срока Конан не назвал, что позволяло не торопиться с выполнением обещанного.
С восходом солнца очнулся кхитаец. Ночью Конан едва успел выслушать от него несколько уверений в совершеннейшем почтении, после чего надо было немедленно отправляться в дорогу. Сейчас же Тэн И проснулся не просто так: как и все кхитайцы, он стремился к непреложному исполнению всех писаных и неписаных правил и законов, а почитание Митры требовало обязательной утренней молитвы, приветствующей солнце. Надо было остановиться. Времени, разумеется, терять не хотелось, но и ронять в глазах подданных авторитет короля державы, несущей миру свет всевидящего Митры, не позволяя митраисту отправлять религиозный культ, никуда не годилось. Конан попробовал схитрить.
— Почтенный Тэн И, — обратился он к кхитайцу сколь умел вежливо, отчего тот немедля замер и стал кивать головой, как кукла. — Ты не мог бы совершить молебен, не покидая колесницы? Разве это противоречит какому-то канону?
— Нет, великий государь, — ответил Тэн И, и в голосе его прозвучало искреннее сожаление. — Митра Лучезарный не любит поспешности. Уверяю тебя, это отнимет очень, очень немного твоего драгоценного времени.
— Совершенно кхитайская манера рассуждать, Сет ее возьми! — вспылил король. — «Очень немного времени» и тут же «не любит поспешности»! Эй, Хорса, есть у тебя песочные часы? Я даю этомуправоверному четверть часа, хотя и этого многовато. Мне не сильно хочется, чтобы на нас обратил внимание какой-нибудь проезжий бездельник.
