Хьяриди и Хорса кивнули.
– Мальчишку взять живым, можете калечить, но не сильно. Главное – пленник. Пленник нужен живым. А я с остальными на сигнал поспею.
– А если он в поселке, мой тан? – спросил Хьяриди. – Ты, сивая борода, что же, считаешь двадцати ваниров и пяти псов не хватит на одного киммерийского недоноска? Да я сам его руками голыми удавлю. А кончится поход, я еще разберусь, что это он за страху на вас нагнал. Не бывать вам в Ледяных Чертогах, не будь я Атли. Зачем Имиру пятнадцать сотен рыжебородых баб, на которых могут нападать коровы, дети и старухи? Молчи лучше, Хьяриди, не смеши молодых.
Хьяриди покраснел, гневно топнул ногой и, излишне громко крича, принялся собирать свои десятки.
– А вот сани, Атли, не надо было с ранеными все отправлять, ох, видят Гиганты, не надо было. Сами бы доковыляли или бы в лагере отсиделись.
В разговор вступил Хорса, один из самых старых наемников, весь иссеченный шрамами, оставленными людьми и зверьем, огромный, как медведь, и опасный в бою, как два медведя.
– Сами бы доковыляли, старый пес! – вскричал Атли. – А асиры потом сто зим хвалились бы, что перебили на границе несколько сот ваниров? В лагере, говоришь! А я думаю, что у киммерийцев, кроме детей и женщин, которых вы и ты, Хорса, первый, боитесь как огня, найдется сотня-другая бойцов, чтобы оставить на месте лагеря груду голов и ломаных мечей!
– Уймись, тан ты или не тан, покажешь, когда я вместо того, чтобы искать аквилонского сопляка, буду ворочать веслом где-нибудь в устье Зархебы. А пока – ты военный вождь, орать на старших тебе прав не давали. Хочешь поединка – давай прямо сейчас.
Атли, решивший положить конец всем разногласиям в дружине раз и навсегда, шагнул к старому ваниру и очертил круг на снегу у своих ног.
– Да вы оба… Хресвельг пожрал ваш ум, – встал было меж ними тот дружинник, что сцепился с тарантийским бароном в лагере Легиона, но его грубо оттащил в сторону Хьяриди.
Он был все еще зол, а раз кругом не было стоящего противника, предпочел бы подраться со своими:– Спор мужчин решает только кровь, рыжебородые. Имир рассудит, тан это или мальчик на побегушках у аквилонских собак.
Меж тем Атли и Хорса кружились как два бойцовских петуха на туранском базаре и не обращали внимания на то, что творилось кругом. А кругом творилось следующее – ваниры угрюмо разошлись на две далеко не равные ватаги, и хотя оружия еще в ход не пускали, до битвы было уже несколько мгновений – Имир любит правду, и никогда не ошибается в судном деле. Ошибаются его нерадивые дети.
Как только один из поединщиков прольет кровь другого, партия проигравшего атакует первой. Тут был спор не двух ваниров, тут был спор дружины тана и тех, в ком ожили заветы предков, кого тянуло назад к племенным кострам, власти старейшин и уложений Гигантов.
Наемники знали цену друг другу. Хорса был стар, Атли молод и силен. И сторонники племенных заветов заранее подняли для броска копья и топоры.
И к самому порогу Ледяных Чертогов вознесся клич, взывая к справедливости грозного бога Нордхейма. В который уже раз снега окропились кровью. Кровь и сталь вершили путь истины новой, молодой, сильной и истины старой, прочной, надежной.
– Имир, – рычало рыжебородое воинство, протыкая друг друга, рубя друг друга, и закалывая, свято веря в то, что недреманное око Гигантов не даст одолеть неправым.
Аквилония, Венариум, осады и форпосты, политика и стратегия – все понятия мира цивилизации вмиг умерли для этих простых первобытных душ. Время их культуры еще не пришло, дети Имира, убивая друг друга, купались в волнах первозданной Силы, буйствующей, неуклюжей, еще не знающей себе приложения, но уже пробужденной к жизни.
Если бы в окрестностях оказался стигийский маг, он смог бы разглядеть крылатых дев, то и дело выхватывающих из боя и уносящих к небесам души воинов.
Если бы в окрестностях оказался один из всезнающих аскетов-мудрецов из гор далекой Вендии, он мог бы очеред-ной раз подивиться пестроте и никчемности людской жизни.
На голых, безжизненных равнинах человек перед ликом своих богов творил историю мира. Достигший вершин развития, опасно близкий к неизбежному упадку хайборийский народ Аквилонии тонул в искусственных политических интригах, поливая снег кровью своих лучших и худших сынов.
Молодые, еще не оперившиеся нордхеймцы, которые призваны были спустя века стать одними из сокрушителей хайборийского мира и первыми ростками мира нового, растрачивали силы в поисках пути Назад и Вперед, и кровь алела и плавила снег.
Киммерийцы, осколок дремучего мира, существующего лишь на старинных картах и в песнопениях туиров, утратившие все признаки общества и культуры, сохранившие лишь когти и клыки, дрались за свое выживание, как они это делали бесчисленные века, прошедшие со времен их павшего величия.
А посреди этого бушующего океана сил юный Конан, которому насмешники-боги подарили роль хранителя шаткого, раздираемого мира ждал, когда же вослед за собаками явятся их хозяева и его враги. Ему не было дела до осколков старых миров, начала заката этого мира, до ростков будущих миров.
Он выполнил долг мести, его звало Кровавое Копье, он бросил размышлять о темных видениях и просто ворчал, разглядывая кузнечную заготовку, очищенную от песьей крови:
– О, Кром! И сын кузнеца должен драться вот этим?
Сапсану было больно. Его сознание, словно неяркий язычок свечного пламени, трепыхалось где-то невообразимо далеко и в то же время невообразимо глубоко внутри; в объятиях черных осьминогов, на дне глухих колодцев, сгорало в огне, замерзало насмерть, вдребезги билось на сотни осколков, рушилось в пропасть. Болело все. Ныли травмированные ребра под кольчугой, саднила колотая рана в плече, ссадина под подбородком, натертая ремешком шлема, напиталась потом и саднила тоже. Кроме того, ему впервые в жизни было страшно и стыдно одновременно.
Он, после второй неудачной попытки освободить осажденный Венариум, понял, что его Легион, любимое детище, погибает в одном переходе от ванирской дружины. И нет на всем севере такой силы, которая сможет его спасти.
Киммерийцы не ожидали удара в спину. Это была орда в самом точном смысле этого слова – ни резервов, ни часовых, ни единого командования.
Сапсан вывел свои девять сотен мечей из клубящихся смерчей и сразу, с марша, ударил в тыл огромному темному зверю, грузно ворочавшемуся под стенами аквилонской твердыни. Некоторые кланы так и продолжали свои попытки оседлать зубчатый каменный гребень, некоторые развернулись навстречу новому врагу.
Это не был решительный удар – киммерийцы бились в стальной ванирский клин, словно град об крепкую крышу. Слабо, монотонно и долго.
