А вот злость, обычная злость отпустила не сразу. Оглядевшись, небоход заметил на камнях холщовую рубаху, штаны и пару башмаков. Он замотал камень в одежду мальчишки, зашвырнул подальше в воду и крикнул:
— Без штанов домой пойдешь, дрянь! Чтоб не грубил старшим!
Двумя пинками отправил в воду башмаки и зашагал к кустам, за которыми скрывалась тропинка.
Выходка с тряпками сейчас казалась ему самому мелкой, недостойной, а главное — не давшей удовольствия. Но куда сильнее он ругал себя не за нее, а за то, что не сдержался — обернулся. Так обидно было увидеть дикарский танец, темпераментный и весьма оскорбительный, который торжествующе выплясывал на скале голый мальчишка.
Небоход вслух проклял дела, которые привели его (хорошо, что на очень короткое время) в этот жалкий городишко Ульдамер…
Когда темная шляпа перестала мелькать за высокими кустами, Дик Бенц спрыгнул со скалы и с ловкостью лягушонка доплыл до берега. Снял кораблик со спины покорно парящего в воздухе леската, отпустил животное — это получилось с первого раза. С удовольствием проследил, как на темной спине приоткрылся клапан, выпуская водород, и как лескат, ставший вялым и дряблым, плюхнулся на воду и заработал лапками, уходя на глубину.
Только потом мальчик вытащил на берег свою утопленную одежду. (Он приметил, куда забросил ее этот сумасшедший, а малость понырять разве трудно?) Разложил рубаху и штаны на камнях сушиться, поставил рядом башмаки. Попрыгал на одной ножке, вытряхивая воду из уха, и разлегся на солнышке: замерз, кожа стала «гусиной».
По краешку сознания скользнула мысль: а чокнутый небоход мог и впрямь убить его… Но мысль исчезла, не успев напугать мальчугана. За девять лет жизни Дик Бенц не слышал от взрослых ничего страшнее обещания задать крепкую трепку. А в свою смерть мальчик и вовсе не верил.
Взрослый дурак швырнул в него камнем? Подумаешь!.. Да в Дика уже года два никто не может попасть ни камнем, ни снежком, ни палкой. Он верткий!..
Глядя в небо, на облачных грифонов и драконов, Дик Бенц с легким презрением вспоминал слова незнакомца: мол, в небоходные академии принимают только дворян…
Как можно считать препятствием такую ерунду, когда над тобой небо, а вокруг тебя чужие страны, моря, горы и острова, и все это так удивительно и прекрасно!
Дик Бенц твердо, словно давая себе клятву, произнес:
— Я все равно стану капитаном!
Понеслись, блеснули в очи
Огневые языки…
А. Блок
«Облачный конь» сгорел ночью на рейде Порт-о-Ранго.
На пристань сбежалась толпа — в основном экипажи стоящих в гавани кораблей, летучих и морских. Галдя и потрясая кулаками, глядели они на огненные столбы, в которые превратились все три мачты «Облачного коня».
Летучий корабль погибал в одиночестве: гребные буксиры уже растащили прочь легкие плоскодонные корабли. И это спасло их от страшнейшей из бед, когда прогремел взрыв и над палубой «Облачного коня» фонтаном взлетели горящие обломки досок.
Никто не пытался тушить огонь. Бесполезно. Надводные части летучих судов делались из славийской ели и таумекланской бальзы. Легкие-то они легкие, но как горят! А бальзу еще и натирают франусийской мастикой, чтоб не впитывала влагу… да уж, полыхнет — не погасишь!
Черно-красные столбы над обреченным судном казались демонами. Злобными демонами, дожирающими корабль. Демоны сжимали в объятиях мачты, давились скатками парусов и плевались снопами искр. Человечины демонам не досталось. По толпе ходил говорок: на корабле было всего двое леташей, оба прыгнули за борт и спаслись. Дело понятное: на летучих кораблях команды маленькие, не то что на морских. Капитан Джанстен оставил пару вахтенных, остальные на берегу ночевали перед завтрашним взлетом.
А вот лескаты, лескаты… горе-то какое, все четыре тварюшки в трюме погибают! На рейде не положено лескатов в трюмах держать, но на рассвете «Облачный конь» должен был встать под погрузку, а потом — сразу в небо. Вот капитан Джанстен и велел с вечера забрать животинку из общего загона…
Отчего беда-то стряслась? Ведь леташи больше погибели своих душ боятся огня на борту. На летучих судах нет даже камбуза. Небоходы знают, что может натворить искра, угодившая в смесь водорода и кислорода. Вон как рванул гремучий газ, скопившийся меж палуб «Облачного коня»!
Неужели вахтенные посмели раскурить на борту трубки?
В это не верил никто из тех, кто столпился в порту. Из уст в уста (шепотом, только шепотом, ни разу вслух!) летело: «Эдон Манвел!.. Больше некому… Капитан Джанстен не захотел, чтобы «Облачный конь» вошел в эскадрилью эдона Манвела — и теперь «Облачный конь» горит…»
Но эти перешептывания были невесомы, как пена на гребнях волн, потому что эдон Манвел ду Венчуэрра был не из тех людей, о ком безопасно болтать…
Там, где пристань дразнит море языком волнолома, молодая черноволосая женщина отчаянно рыдала на груди высокого рябого леташа. Она голосила что-то неразборчиво, выла, била мужчину кулаками по широкой груди. А он придерживал ее за плечи и бормотал непослушными губами:
— Погоди, Мара… Успокойся, Мара…
Но глядел мимо женщины — туда, на пляски огненных демонов над кораблем.
Мужчина в черно-синей рубахе моряка обернулся к знакомому леташу:
— По кому баба убивается? Разве на борту люди были?
— Она — пастушка, — мрачно ответил леташ.
— А-а, — понимающе кивнул моряк и, сняв с пояса флягу, протянул женщине. — Глотни, авось полегчает!
Хотя он был моряком и доверялся только волнам и ветру, но все же знал: пастушка сейчас чувствовала боль и отчаяние четырех погибающих тварей. Вместе с ними заживо горела.
Женщина взяла флягу, глянула на нее непонимающе. Затем взгляд пастушки прояснился, она жадно припала к горлышку, сделала несколько больших глотков и, оглушенная крепчайшим «зубодером», вновь припала к плечу своего рябого спутника — уже молча…
А на волноломе сидел невысокий, щуплый старик. Обхватив руками седую голову, до крови закусив губу, он мучительно, безнадежно раскачивался из стороны в сторону, словно заклиная боль. Он был погонщиком обреченных лескатов — и страдал так же, как и пастушка…
Гибель судна завершилась на рассвете. «Облачный конь» повалился на левый борт и осел, как сугроб весной. До пристани донеслось шипение: вода заливала огонь. И клубы пара закрыли от людских глаз агонию уходящего на дно корабля.
