Нужно только мило улыбаться и время от времени посылать воздушные поцелуи. Публика это любит.
Ах, извините, добрые господа. И на этот раз не упала. Ну, ничего, может, в следующий раз вам повезёт.
Фиделио ходил со шляпой, Бенедикт орал на всех языках, прося не скупиться. Арлетта слезла пониже. Изящно скрестив ноги, присела на неудобную верёвочную ступеньку. Отстегнула растяжки. Хитрый плащ в виде крыльев бабочки давным-давно сделал для мамы Катерины Великолепный Макс, настоящий шпильман старой школы. Теперь такого никто не сделает. Вначале плащ был велик, но Бенедикт как-то смог, подогнал шнуры растяжек по размеру и потихоньку удлинял их, пока Арлетта росла. Сейчас запас у растяжек почти кончился.
У правого колена запыхтели, пахнуло старой кожей и пивом. Подошёл знакомый стражник, остановился, дожидаясь, когда Бенедикт принесёт положенную мзду – плату за право привязывать канат к городской стене.
– Сколько раз гляжу – столько раз удивляюсь, – крякнул он, – как ты не боишься-то?
– Чего тут бояться? – не очень вежливо отозвалась Арлетта. Со стражником следовало быть любезной, но сил уже не осталось. Очень хотелось пить или хотя бы тихо полежать в тени.
– Не, ну всё ж таки, – не унимался стражник, – глаза-то завязаны.
– Так ведь мне всё равно, что завязаны, что развязаны.
Дура. Язык без костей. Ляпнула – теперь расхлёбывай.
– Чё?! Да ты… ты что же…
– А я чё, я ничего, – досадуя на собственную глупость, сказала Арлетта. Щеки коснулось слабое дуновение. Должно быть, стражник махал рукой перед глазами, проверяя, отшатнётся слепая плясунья или нет.
– Бенедикт, мы идём?
Рядом резко запахло Бенедиктовым потом.
– Она у тебя чё, – накинулся на него стражник, – совсем не видит, что ли? Не может быть! Чтобы так по верёвке скакать – двух глаз мало, четыре в самый раз, два спереди и два на затылке. Ты чё, правда, слепая?
– Не ори, – сказал Бенедикт, – узнают – подавать меньше станут. А тебе ведь это невыгодно.
Звякнула, переходя из рук в руки, положенная мзда.
– Пойдём домой, Бенедикт, – взмолилась Арлетта, – сил никаких нет.
Миновать заполненную толпой площадь в одиночку она не могла.
В воскресенье Арлетта по привычке проснулась рано. Да и как тут поспишь, когда гремят-надрываются монастырские колокола, зовут прихожан к ранней обедне. Канатная плясунья к обедне, ясное дело, не пошла. Наоборот, с удовольствием вытянулась на упругом полотне. Спала она, спасаясь от духоты, на крыше повозки под рогожкой и старым вытертым одеялом. Хорошо! Руки-ноги ещё ныли после вчерашнего, но сегодня воскресенье. Работать не полагается. Можно валяться сколько угодно. Летом она часто спала на крыше. Здешнюю зиму, непривычно лютую, пережили-перетерпели в «Короне и раке», в конурке над кухней, тесной, полной сенных блох, но тёплой. Куда лучше, чем в прошлом году, в Остзее, когда пришлось зимовать в старом амбаре на берегу Зее-Колд. Снег в Остзее бывает нечасто, но зато дождь почти каждый день. Бенедикт кашлял, у Арлетты болела спина, руки покраснели, покрылись цыпками. Работать приходилось в ближайших городках и деревеньках. Почти каждый день таскаться пешком по грязи три-четыре версты. Дороги так раскисли, что повозку не вытянул бы и призовой першерон, не только престарелый Фердинанд.
Зато этой зимой работали под крышей. В общем зале «Короны и рака» было тесно и душно. Потолок низкий, с першем работать нельзя. Ну, выкручивались как-то. Жонглировали, Арлетта показывала дитя-змею, Бенедикт метал ножи и топорик. Как правило, в Арлетту. Номер назывался «Дева и разбойник». Эту работу Арлетта любила. Просто стоять и ничего не делать под восторженные ахи и охи – сплошное удовольствие.
– Пугайся хоть мало, – ворчал Бенедикт, – публикум вся ожидать, что я промахнусь.
– Ты не можешь промахнуться! – веселилась Арлетта.
– Конечно, – соглашался Бенедикт. – Апсольман! Но публикум об этом знать не обязательно.
Захаживали и в соседние заведения. Туда пускали неохотно. Могли и прогнать. Но ничего, на хлеб зарабатывали. Так прошла зима. Весной Бенедикт, чтобы сэкономить, решил перебраться в повозку. Арлетта обрадовалась. На крыше мягко, просторно, блохи не донимают. Фиделио, всегда готовый поделиться своими блохами, влезать наверх всё-таки не умел. Он спал под телегой в компании Бенедикта. Даже на крышу доносился их общий могучий храп. Вчера Бенедикт вернулся очень поздно. Арлетта устала ждать, заснула и ни за что не проснулась бы, если бы не колокола.
Лежать неподвижно, не крутить финты, не считать было счастьем. Канатная плясунья нежилась до тех пор, пока солнце не поднялось над городской стеной. Сначала по крыше разлилось приятное тепло, потом стало жарко. Тогда она, завернувшись в одеяло, вяло сползла прямо на козлы по нарочно протянутой Бенедиктом верёвке и нырнула в повозку одеваться. Нарядов у неё было три: трико и короткая юбка для работы, старые, латаные-перелатаные юбка и кофта для дороги и, наконец, настоящее платье для города. Новое, почти неношеное, цвету, как сказал Бенедикт, немаркого, фасона скромного. С длинными узкими рукавами, с рядом пуговиц до самого подбородка. Летом в нем было жарко, зимой холодно, но зато все приличия были соблюдены.
Одевшись, Арлетта повязала передник и принялась, как порядочная горожанка, заниматься хозяйством. Во-первых, оказалось, что нужно идти за водой. В бочонке было пусто. Что ж, за водой, так за водой. Стать спиной к повозке и тридцать шагов до городской стены. Сто двадцать шагов вдоль стены направо до трактирной коновязи. У коновязи колодец. Вода невкусная, мёртвая, но в городе всегда так. Назад с хлюпающим кожаным ведром возвращаться труднее. Шаги получаются короче. Но тут помог проснувшийся Фиделио. Шёл рядом, пихал толстым боком в нужную сторону.
За водой пришлось ходить два раза. Уж очень хотелось смыть с себя вчерашнюю пыль. Арлетта нащупала на обычном месте медный таз, попискивая от холода, вымыла и лицо, и плечи, и голову. Открыла сундук и расчесала волосы, сидя перед зеркальцем, закреплённым внутри сундучной крышки. От зеркала ей не было никакой пользы, но так всегда делала мама Катерина.
Настало время подумать о еде. Вчера до того устала, что до сих пор есть не хочется. Но скоро проснётся Бенедикт. Уж он-то наверняка голодный.
В повозке всякая вещь годами жила на одном месте, том самом, куда её клала мама Катерина, так что с готовкой и уборкой Арлетта управлялась легко. Топориком из номера «Дева и разбойник» наколола щепок для жаровни. В ящичке для провизии нашлись кусок мягкого овечьего сыру, три яйца, бобы. Не было только хлеба. Но это не беда. Хлебом дозволялось торговать и в воскресенье. Пекарня была в начале Монастырской улицы. Надо перейти всю площадь. Арлетта, вздыхая, снова натянула тесные башмаки, проверила, все ли пуговицы застёгнуты, пригладила ладонью причёску, чтоб ни один волос не выбивался из-под скромного платка, и свистнула Фиделио. Пёс нехотя вылез из-под телеги.
– Хлеб, – сказала канатная плясунья.
Фиделио
