— Где Ивар? — повернулся герцог к Гутторму.
— Три дня назад был в Хельсингере, — привстав, ответил управляющий.
Ивар, его сын, был подающим блестящие надежды молодым человеком. Он всегда сопровождал Бьергюльфа в столицу или к другим вельможам, и даже барон Амальрик, который редко о ком отзывался хорошо, считал молодого человека украшением герцогской свиты.
— Хорошо, — прихлебывая пиво, бросил герцог, — не отпускай его никуда, он мне понадобится в ближайшее время.
Мрачное настроение, сопровождавшее их по пути в селение, постепенно проходило. Неудачная охота. Что ж, бывает и такое, не предаваться же унынию всю оставшуюся жизнь! Погибло несколько человек? Женщины новых нарожают, да еще крепче прежних!
Через некоторое время колонна всадников покинула деревню, направляясь в замок.
Амальрик, плотно сжав тонкие губы, молча ехал рядом с герцогом, разглядывая невысокие холмы, окружавшие дорогу, петляющую среди полей, разделенных небольшими рощицами. Кое-где на склонах, обращенных к югу, уже чувствовалось дыхание приближающейся к здешним краям весны — снег почернел, а местами и вовсе сошел, обнажив буровато-желтую прошлогоднюю траву.
— Скоро весна! — поймал его взгляд Гутторм, приблизившийся к господам, но державшийся чуть поодаль, приотставая на полкорпуса лошади.
Барон, оглянувшись на управляющего, только кивнул в знак согласия, ничего не ответив. Он был занят своими мыслями, с недавних пор не дававших ему покоя. Король Нимед спешно вызвал Альмарика из Аквилонии, где барон являлся послом Немедии при королевском дворе Вилера, чтобы направить своего вассала в северные земли. Видно, совсем неуверенно чувствует себя худосочный владыка Трона Дракона, если не нашел никого поблизости от двора, кому стоило доверить столь деликатное дело. Задача состояла в том, чтобы сделать здесь то, что Амальрик несколько лет назад совершил в Бельверусе.
Ему следовало извести в Нумалии и близлежащих владениях всяческую нечисть: чернокнижников, последователей Сета, да и всех прочих, для которых выполнение заветов Митры не является высшим смыслом жизни. На севере страны таких, в чем имел возможность убедиться Амальрик, было полным-полно. Здесь, где живет много выходцев из Бритунии или Пограничного Королевства, продолжают верить во всякую чушь, вроде этого медвежьего Локиса, а самое главное, поклоняются своим богам, не ведая и не исполняя законов Светлоликого Повелителя.
Барон привык действовать с размахом, но быстро убедился, прибыв в Нумалию, что для того, чтобы выполнить поручения короля, ему придется послать на костер чуть не половину всех местных жителей. Поэтому он ограничился тем, что с помощью местных служителей Митры и доносчиков, коих всегда, если поискать, найдется достаточно, выявил наиболее злостных хулителей Пресветлого и учинил несколько показательных сожжений отступников.
Согнанные на зрелище жители Нумалии могли насладиться видом нескольких десятков костров, в которых, вопя от нестерпимой боли, корчились в огне несчастные. Нагнав таким образом страху на жителей северной столицы, Амальрик со своим отрядом направился в близлежащие окрестные земли, а Хельсингерский замок сделал на некоторое время своим пристанищем и тюрьмой, куда свозили с окрестных селений пойманных отступников веры. Предоставив своему подручному, Орасту, заниматься пленниками, Амальрик принял приглашение герцога поохотиться на медведя. Барон был когда-то в хороших отношениях с отцом нынешнего владетеля Хельсингера, да и брата его знал неплохо, а вот с самим Бьергюльфом раньше судьба не сводила. За те несколько дней, что он провел с герцогом, тот показался ему достаточно грубым и невежественным, как, впрочем, и все северяне. Теперь, после неудачной охоты, предстояло вернуться к своим прямым обязанностям.
«Способный юноша Ораст, — усмехнулся барон, — уж он-то вытащит из каждого ровно столько, сколько нам необходимо». По правде говоря, Амальрику было абсолютно наплевать, поклоняется кто-нибудь в этих баронствах и герцогствах Митре или же хулит Светлоликого. Ему также было наплевать и на самого Нимеда, и вообще на Немедию — он был бароном Торским, и это значило для него куда больше, чем все остальное вместе взятое. Когда-то провинция Торен была частью Аквилонии, и ее жители говорил на аквилонском не хуже, чем на немедийском, а обычаи их были куда ближе к утонченным и благородным заповедям Эпимитреуса, чем привычкам неотесанных северян. Вообще, считал барон, Тора, как и Атталус с Пуантеном, должны быть самостоятельными государствами, не подчиняющимися ни Немедии, ни Аквилонии. Но это вопрос будущего.
«Это вообще не вопрос, — Барон Торский был на самом деле совершенно в этом уверен. — Придет время, когда я скину с шатающихся тронов обоих этих слабаков: и Вилера, и Нимеда, и тогда никто не станет сомневаться, под чьим суверенитетом Торен и Пуантен. Под властью моей империи, и это будет ясно каждому».
Он вытащил ноги из стремян, чтобы немного расслабить затекшие мышцы, и вновь предался приятным думам о будущем.
«Тогда и Коринфия с Офиром вроде бы не будут нужны как самостоятельные государства. И от Бритунии можно будет кое-какой кусок отрезать, — продолжал размышлять барон. — Впрочем, — поморщился он, — на кой она мне, страна этих сосновых чурбанов? Мало мне этой бычеглазой деревенщины, тауранцев…»
Он коротко вздохнул, уселся поудобнее в седле и взглянул на своих спутников. Лицо Бьергюльфа было бесстрастно, но барон чувствовал нутром, что неудачная охота и, собственно, даже не она, а само появление этого гигантского медведя произвело на герцога тягостное впечатление.
«Что, дружище? — мысленно спросил он хозяина Хельсингера. — Веришь в этих бритунских богов-зверей? Или чего другого боишься? Надо будет поискать, нет ли за тобой чего-нибудь, что может не понравиться владыке Дракона, этому ублюдку Нимеду. Поищем, — усмехнулся он. — Ораст уже, наверное, набрал достаточно твоих подданных, кого не преминет отправить на костер. Возможно, кое-кто из них пожелает рассказать и о господине. Чего не сделаешь, дабы смягчить свою участь или просто заслужить быструю смерть…»
Барону Амальрику, который взялся за трудное и опасное предприятие, были нужны верные сторонники. В одиночку королевский трон не свалить! Он знал по своему опыту, что лучшими соратниками будут те, кого он держит стальными пальцами за горло. До поры до времени, конечно, лучшими. Как только жертва почувствует, что причин бояться его, Амальрика, больше нет, она предаст. Как пить дать, предаст. Тут надо не зевать! Это уже его забота, одна из самых главных. Власть над людьми доставляла барону одно из сильнейших наслаждений в его жизни. Что за победа взять город с помощью хорошо вооруженной армии? Это и дурак сможет, если армия большая и обученная осадным действиям. Здесь же требуется куда более тонкая работа. Надо набрасывать на жертву паутину так, чтобы она не чувствовала, как со всех сторон обволакивают ее клейкие нити. Постепенно, виток за витком, петля за петлей, обездвиживая противника, лишая его собственной воли. Жертва еще полна уверенности, надменна и властна, но ее час уже пробил. Смотришь, и, спеленутая, словно кокон, она уже молит о пощаде, падает ниц — куда только подевались спесь и гордость знатного нобиля! Будет служить, будет! Как Ораст, например. Амальрик выпрямился в седле, улыбаясь своим мыслям и разминая затекшие плечи.
