Ознакомительная версия.
– И всё, – кивнула Гила. – То есть я не говорю, что он бы вот тут же взял и отпустил. Он такой… иногда поддается страсти, да. Присаливает иногда круто. А ты ему понравилась, очень понравилась. Он мог попробовать все равно завоевать тебя. Но он не взял бы тебя силой, никогда. Он ценит любовь, и ему интересно искать, как можно завоевать сердце строптивицы, а не ее тело.
– Но он угрожал мне, – уже без прежнего запала сказала Мариана.
Гила вздохнула:
– Он может. Я и говорю: иной раз круто присаливает. Обычно тогда, правда, когда чует слабину. Ты вспомни, как и о чем вы говорили. Подумай, что он мог принять за слабость.
– Я плохо помню, – призналась Мариана. – Я ведь и правда его боялась.
– А сейчас? – Гила подняла тонкие брови.
Мариана не ответила. Что отвечать? Что сейчас она уже не знает, кого винить? Что думает только о том, что будет с Барти? Или – что мужчина, которого любит такая женщина, как Гила, вряд ли может быть совсем уж мерзавцем?
Несколько минут две жены Льва Ич-Тойвина сидели молча. Гила откусывала пастилу, прихлебывала чай. Улыбнулась вдруг, положила на живот ладошку. Сказала:
– Пинается. Уже скоро, маленькая.
– Послушай, – спросила Мариана, – а тогда… ну, с тем твоим женихом… значит, ты все-таки выбрала Ферхади? Почему? Тебе ведь тот больше нравился?
– Мужчины, – задумчиво повторила Гила, – показывают, чего они стоят. А мы, женщины, – оцениваем. Джодах сказал мне: «Ты будешь моей, и вот что будет со всяким, кто захочет нас разлучить». А Ферхади он сказал: «Я научу тебя не зариться на чужих невест». А я… я поняла, что не хочу жить с мужем, который способен избивать связанного соперника на глазах у любимой женщины. Что мне больше по сердцу стойкость, чем сила. Быстро поняла. Нескольких минут хватило.
Когда Гила допила чай и ушла, Мариана долго сидела молча. Ты не бойся, сказала на прощание старшая жена, он тебя не тронет, пока сама не скажешь, что хочешь его. Но я тебе советую поговорить с ним. Объясниться.
Объясниться… Легко сказать!
А Гила вышла в сад, подумала несколько мгновений и свернула в беседку-кабинет. Как она и ожидала, Ферхади был там. Сидел, сцепив пальцы в замок и закрыв глаза, и хмурое его лицо яснее слов сказало жене, о чем думает супруг.
Гила села рядом, потерлась щекой о его плечо:
– Прости, я опять наговорила лишнего. Я знаю, ты не любишь ту историю. – Дождалась обычного укоризненного взгляда, вздохнула. – Но ты ошибся, Ферхади, так ошибся… и эта милая девочка теперь боится тебя и считает негодяем. Сам подумай, милый: она из другой страны, там живут совсем-совсем по-другому, так откуда ей было знать?… А ты еще додумался ей грозить! Словно перед тобой младшая дочь писца, а не благородная девушка из страны рыцарей. Олух ты!
– Ишак безмозглый, – согласился Ферхади. Обнял жену, прислонил к себе. – Гила, Гила… Для того ли ты меня спасла тогда, чтобы я теперь вас всех погубил?
– Ну что ты, – пробормотала Гила. – Все будет хорошо.
– А если нет?
Гила отстранилась, посмотрела строго:
– А если нет, то мы – твои жены, и твоя судьба – наша судьба. Львы не впадают в уныние и не сдаются заранее. Сражайся, Ферхади. Если ты проиграешь, то пусть это случится не от слабости и малодушия, а потому, что выиграть было не в силах человеческих.
– Ах, Гила, звездочка моя, – Ферхади покачал головой, – тебе надо было родиться мужчиной. Славный вышел бы удалец!
– Спасибо, – насмешливо фыркнула Гила. – Мне и в женщинах неплохо. Лучше иметь одного мужа, чем сорок восемь жен. Спокойнее, знаешь ли.
1. Анже, бывший послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене, ныне же – дознатчик службы безопасности Таргалы
Когда едешь один, и в дороге ничего не случается такого, чтобы привлечь твое внимание – разве что птица вспорхнет из-под копыт или проводит за околицу сердитый деревенский пес, – только и остается что размышлять. Сами лезут в голову мысли, вертятся там, сталкиваются, высекая искры… и ладно бы о чем хорошем думалось, так нет!
Мысли Анже вертелись вокруг злополучного письма. Теперь бывший послушник понимал гнев короля. А вот отцов светлых понимать перестал.
Они ведь не просто люди Господни, они к Господу куда ближе рядовой братии, а уж ближе мирян – несказанно. И когда они учат, что Господь заповедал детям своим любить, а ненависть ведет прямиком под копыта Нечистого, Анже всей душой чувствует: правда! Так оно и есть, и должно быть, и никак иначе невозможно, покуда ведет нас Свет Господень.
Так почему же в отце Ипполите столько ненависти? Откуда? Что такого сделал ему молодой король, за что можно так страстно, так яростно ненавидеть?! Да что бы ни сделал – все равно нельзя! Иначе какой же из тебя в вере наставник?
Рушился мир – тот светлый мир, в который Анже привык верить. Случайно вызванное видение разговора пресветлого в Ич-Тойвине – как раз о той войне разговора, к которой так по-разному готовятся сейчас король и церковь! – потрясло его холодным, торгашеским расчетом. Будто души людские можно купить на рынке в базарный день! Но… Да, это было отвратительно, мерзко, подло – но хотя бы понятно! Церковь поддержала войну, имея в виду свои корыстные интересы – чего ж тут не понять? Разве того, как совести хватило.
Ту ненависть, которая отравой сочилась из написанного отцом Ипполитом письма, Анже понять не мог. От короткого прикосновения к ней – и то больным себя чувствуешь; как же с таким жить?! Изо дня в день, улыбаясь, раздавая благословения, другим втолковывая, что Господь учит любви и милосердию…
Знает ли пресветлый? Он тоже был там, подсказывал, что писать… Он так разбирается в людях, неужто не понимает, чем королевский аббат дышит? Пытался ли помочь, излечить – или ему все равно? Жаль, не спросить…
Какое-то время Анже пытался выдумать встречу с отцом предстоятелем, потом махнул рукой: что толку? Даже не будь он в бегах, не работай под чужой личиной на королевскую тайную службу – пресветлый не имел привычки откровенничать, и вряд ли он изменился. А уж доведись встретить того, кто выдал королю планы церкви – ох, не Анже будет вопросы задавать! Если вообще снизойдут до разговора с ним, а то ведь и так может случиться, что бросят в темницу монастырскую и позабудут. Оно, конечно, не по закону – да ведь законы не для заговорщиков писаны.
Мысль еще раз вызвать видение отца Ипполита и попробовать разобраться, найти, понять, откуда у аббата столь неподобающие светлому отцу чувства, Анже отбросил сразу. Это ж – как в болото вонючее добровольно нырнуть, а то и в выгребную яму. Нет уж. Вот доедет до Корварены, отдаст письмо графу Унгери, расскажет увиденное… забыть не получится, конечно, но хоть в руках держать эту мерзость не придется, и то благо.
Ознакомительная версия.
