Голос вечного мальчика струится по вымерзшим душам, как весенняя река под коркой тающего льда. От улыбок теплеют губы. Вот певец заводит балладу об одинокой королеве лесных троллей, и глаза слушателей темнеют, потому что в их душах пошел дождь.
Красноватый полумрак огней светильников у стен смягчает резкие черты лиц. Влажные от воспоминаний глаза глядят сквозь певца и стены в другое время, где звенят подвиги, сладко целуют героев горячими ртами красавицы и презирают опасность стальные сердца.
Ратмир понимает, что гусли Бояну без надобности – его пальцы играют на струнах внутри людей.
Песни волнуют так, что перехватывает дыхание. Ратмир осторожно скрипит дверью, выбираясь на свежий воздух. Глотает порцию острого ноябрьского сумрака и улыбается.
Идет первый снег.
Тот самый, что летит прямо в сердце. Белые хлопья кружат над притихшим миром, возвещая новый поворот Мирового Колеса. Мягко на грудь наступает зима мохнатой серебряной лапой.
А ты вновь мальчишка нескольких зим от роду, с восторгом пробуешь перемены Вселенной на язык, плавя ледяное кружево пойманной снежинки. И радость бытия танцует вместе с крохотными гонцами мутного неба, то взмывая вместе с резкими порывами ветра, то кружась в неторопливой густой стае.
Первый снег – волшебный и тревожный, как и все первое, что отражается в распахнутых от восторга глазах человека, только начинающего жить. Идет, летит, плывет и ложится сплошным белым ковром, на котором так здорово оставлять свои первоснежные следы.
Покрывшие землю снежинки быстро сгорают, оставляя в сердце свежую радость перемен.
– Я снова живой, – шептал первому снегу Ратмир.
* * *
Как ни рвался в город Ратмир, Боян уговорил остаться перезимовать в усадьбе Рауда. Лед на реках в этом году встал рано. С кораблей уже снимали мачты, подкладывали под их большие тела катки и укрывали до весны в длинных сараях.
«Как ты до Гардарики пойдешь, по льду на своих двоих? Подождем до весны и вместе отправимся».
Хозяева были рады им – от певца шла большая сила, заставлявшая коров и коз давать молоко втрое больше обычного. Такой подарок судьбы Рауд упустить не мог.
Бояну и Ратмиру выделили огромную комнату, где стоял всегда накрытый стол. В горшках не переводились каша и творог, котел у очага доверху набивали говядиной и треской. Пузатые кувшины с вином по личной просьбе Бояна наполняли с самого утра. Рауд частенько заговаривал о том, не осесть ли певцу в его хуторе на всю жизнь, и сулил любую из дочерей со сказочным приданым.
Певец лишь усмехался. «Кто не стремится владеть многим, тот владеет всем», – обычно отвечал он купцу. Ратмир в это время думал, что ему не хватит пальцев на руках, чтобы подсчитать, сколько девушек из окрестных сел отметят праздник урожая рождением детей с кудрявыми льняными волосами. Слухи о маленьком великане любви разошлись по деревням молниеносно, и певец часто исчезал по ночам.
Днем, когда было солнечно, они ходили в соседний лесок за берестой.
Ратмир любил такие вылазки. Свежий, хрустальный от мороза день пощипывал нос и щеки, наполняя тело упругим желанием жить. Радость бытия вспыхивала внутри вместе с искрами припозднившихся снежинок в чистом, как родниковая вода, воздухе.
В особенной тишине леса плотный скрип утоптанного снега раздавался до самого неба. Перед тем как подойти с ножом к березе, певец обращался к ней со словом:
– Мать Земля родила древо, а я большой земле брат. Я тебя, древо, прихраню и прикрою от темной ночи, от грозной тучи. От буйного ветра, от лютого мороза, и от зверей, и от скота. А ты, древо, делись со мной силой и дай мне что нужно, во славу нашей матери, большой земли.[17]
Принесенную из леса бересту Боян вымачивал в кипятке, потом отделял с внешней стороны коры тонкие слои. Каждый лист аккуратно обрезал со всех сторон, чтобы углы были прямые.
Царапал слова на ощупь по вечерам, за столом при свете лучины, железным заостренным стержнем. Писал не рунами, а мудреными закорючками, которые называл «латиница». Другая сторона стержня была выполнена в форме лопаточки, которой писатель зачеркивал лишнее. Когда лист был заполнен, Боян подрезал края грамоты ножом, и береста скручивалась в красивый свиток.
– Что ты пишешь? – однажды, не выдержав, спросил Ратмир.
– Воспоминания людей.
– И что в них такого?
– Вся жизнь человека – это воспоминание себя. Тебе лишь кажется, что ты идешь к цели, но, куда бы ты ни шел, всегда идешь к себе. Настоящему.
– Научи меня своим знакам!
Боян одобрительно кивнул:
– Садись.
Боян учил его не только латинице, но и языкам, на которых говорили в Гардарике. Это было ценно. Ратмир царапал знаки, высунув язык от усердия. Спустя месяц он вполне сносно говорил на родном языке своего отца.
Певец рассказывал о нравах славян: жестоком, суровом и смелом народе, чьи мужи часто били умелых воинов Вечного Города, а женщины прекрасны, как огонь и вода. В других землях славян называют венды и склавины. Знают их в Византии, где славяне прославились как жестокие разорители римских провинций и великие воины-наемники. Знают на севере, немало страдавшем от морских славянских набегов.
«Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который бы подчинил себе силу нашу? Не другие нашею землею, а мы чужою привыкли обладать. И в этом мы уверены, пока будут на свете война и мечи!»
Так говорил славянский старейшина Даврит два века назад. С тех пор мало что изменилось, говорил Боян и надолго замолкал, погружаясь в воспоминания.
Всю зиму уснувшую землю грела пушистая шкура сугробов. Природа отдыхала вместе с людьми, ради этого и были придуманы богами длинные зимние ночи. Время трудов придет вместе с теплом и упругим зеленым рвением, а пока не ходи за порог, смотри на огонь да пей тягучий, обжигающий зимний эль, что родился подо льдом выставленного на ночь под студеное небо ведра с пивом.
Вязкая жидкость скользит внутрь струйкой горьковатого огня, согревая желудок и мысли. Ах, какой жар умеет готовить январский мороз! А теперь поближе к огню, к теплу и историям, которые рассказывает покрасневший от зимнего эля певец Боян, глядя сквозь слушателей незрячими глазами.
Так встретили Йоль[18], помогли силам света повернуть ночи вспять и родить обновленный мир. Ходили играть в снежки с местной ребятней, рубили дрова вместе с суровыми сыновьями Рауда.
Эта холодная зима оказалась самым теплым временем года в жизни Ратмира. Когда зазвенела весенняя капель, он почувствовал внутри себя ту же радостную мощь, что неслышно гудела в недрах просыпавшейся земли, готовясь взорваться зеленым смехом новой жизни.
