Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Сэмюэл Рэй Дилэни

неужто рассказанная мной история так на тебя повлияла? Старому развратнику вроде меня приятно думать, что молодой человек столь высоких мыслей хочет найти на мосту веселую деваху только что из деревни или сурового парня с гор…

Но ты хмуришься. Прости, молодой господин, я не хотел… это всего лишь шутка! Мы ведь старые друзья… но я вижу, что перешел некую черту, ничуть не желая тебя обидеть.

Разве тогда, в провинции, я присвоил себе твое благородное имя? А ведь искушение велико было. Одни безымянные боги знают, который из твоих голосов я сейчас использовал, чтобы подшутить над твоим безупречным образом жизни!

Как я мог помыслить, что после сегодняшнего спектакля ты захочешь перенять мои низкие обыкновения, порожденные дурным воспитанием и беспутной жизнью на задворках приличного общества, в дальних провинциях и городских трущобах?

Прошу тебя, не обижайся на шутку старого лицедея!

Я хотел лишь сказать, что по пути со Шпоры в Саллезе всем приходится пересечь дорожку безумия.

Нью-ЙоркФевраль 1984

1. На – й улице, сразу за Девятой авеню, через железнодорожные пути перекинут мост. На машине вы можете и не заметить, что через него переехали. По бокам у него бетонный парапет чуть выше пояса. На нем можно сидеть или прислоняться к нему, опершись локтями.

Тротуаров на мосту практически нет, покрытие выщерблено. Парапет потрескался, арматура кое-где обнажилась, ржавчина запятнала галечную облицовку. Не будь этой детали, относящейся к двадцатому веку, мост вполне мог бы сойти за доисторическое сооружение.

За последние полдюжины лет я часто переходил его как днем, так и ночью и ни разу там не видел ни единой живой души.

Ширина у него подходящая, но длину надо удвоить.

Затем по нему следует пустить пешеходов, которых мы видим на пересечении Восьмой авеню и улицы, которую мой друг-музыкант называет «Сорок придурошной»: продавцов валиума и косяков, проституток обоего пола, людей самых разнообразных занятий. Помещаем на одном конце итальянский рынок, который мы с Тедом видели в Аквиле, на другом любой деловой район Ист-Сайда, и вот вам Мост Утраченных Желаний.

Как раз под ним в знойную июльскую ночь Джои унюхал в одной из куч мусора первый труп.

2.1. Старуха погрузила руки в миску. Дрожжевое тесто тянулось и липло к стенкам. За окном горничная выбивала ковер, заглушая мерными ударами птичий щебет.

Ларла, новая кухонная девушка, вбежала, вытирая руки о тряпку. Над очагом на медном противне остывали золотистые утренние булочки.

– Отнести их господину Ванару?

– Не станет он их есть, – сказала старуха. – Захвати воду, а молока не давай, у него понос. Принесешь, только если он будет настаивать.

Булочки уплыли вверх по лестнице, и старуха опять принялась месить.

2.2. Болезни не должны становиться социальными метафорами, пишет Зонтаг в своей работе «Болезнь как метафора». Ее анализ социальных моделей рака уже цитировался при обсуждении СПИДа. Подобные метафоры, как правило, толкуют буквально, что порождает множество ложных понятий и прямых суеверий (часто утверждающих в общественном сознании сами метафоры), и здоровое отношение к болезни становится невозможным как психологически (с точки зрения больных), так и социально (с точки зрения окружающих).

Болезнь. Dis-ease. Плохое самочувствие.

Здоровье. Английское Health происходит от старогерманского heilida – «цельный».

Метафоры борются и при этом приспосабливаются друг к другу.

Может ли цельный человек плохо себя чувствовать?

Ответ «да» будет совершенно правильным с точки зрения современной медицины.

Теперь поставим вопрос по-другому: может ли цельный человек быть больным?

Сказать «да» значило бы ответить сразу на два почти противоположных вопроса. То, что вопрос можно деконструировать таким образом, показывает, как плохо мы себя чувствуем по отношению ко всему, что можно определить как болезнь.

2.3. Мастер, навестив Топлина в школьном госпитале, сидел в своем кабинете на нижнем этаже школы и смотрел, как падают сквозь ставни косые вечерние лучи. «Делать нечего, – думал он, поглаживая подлокотник кресла. – Мальчика придется вернуть домой».

Слишком это прилипчиво.

Жаль. Способный мальчик, хотя и не всегда примерного поведения, к тому же атлет. Дружит и со школярами, Кветти и Бозаром, и с учителями, Кентоном и Гизником. Приветлив с двумя застенчивыми девочками, только что приехавшими из Авилы – Ларни и Калле.

Мог бы пойти далеко, научившись обуздывать свой неукротимый дух.

Но теперь он лежит в лихорадке, с опухолями на шее, в паху и подмышках. Мастер знал, что такие признаки ведут к смерти.

Такой красивый мальчик…

В прошлом семестре случилась неприятная вещь.

Один сказал другому, другой третьему, третий шепнул Мастеру, что Топлин торгует собой. Мастер не был ханжой. Он знал, как влечет подростков к любовным играм, и даже находил это влечение здоровым, если оно не заходит чересчур далеко. Но подобных слухов в школе он не мог допустить.

Когда он вызвал Топлина и сказал, по возможности деликатно, в чем его обвиняют, мальчик смешался и начал все отрицать – однако самое его замешательство изобличало не только смущение, но и вину.

«Если тебе нужны деньги, поговори с матерью, – сказал в конце концов Мастер. – Она женщина разумная и не откажет тебе. Но мы не можем позволить, чтобы наши ученики бегали по Мосту Утраченных Желаний, как темные варвары, и делали то, на что не всякий варвар способен».

При этих словах в мальчике произошла перемена. Он овладел собой и воскликнул: «Зачем бы я пошел на мост, если бы вздумал продаться? Во-первых, я собой не торгую, а во‐вторых – не знаете разве, что в этом распутном городе для таких дел есть и другие места?»

Мастер, не ожидавший столь дерзкого ответа, счел за лучшее пропустить его мимо ушей. Размышляя об этом позже, он бормотал «гордый дух», тогда же сказал: «Это всего лишь сплетня, Топ, и путать ее с правдой негоже – это унизило бы и тебя, и меня. Но чтоб я больше ничего такого