Дежурный невольно замедлился — так же, как и мы. По всей видимости, ему тоже было интересно подслушать еще хоть немного из того, что происходило за запертыми дверями.
Но не сложилось.
Двери вдруг распахнулись, и на пороге мы увидели самого магистра.
— Ну, чего встали? — прикрикнул он на нас. — Ты, — повернулся он к дежурному. — Бегом на свой пост! А вы — сюда шагайте.
Очутившись внутри, я изумленно огляделся по сторонам.
Не так я себе представлял кабинет великого магистра военной школы, ой не так…
Эта комната больше походила на берлогу холостяка, чем на приемную.
В правом углу стояла какая-то тумбочка с глиняными кружками, рядом с которыми на блюдце ежились заветренные кусочки сыра и хлеба. На полу возле тумбы толпились пустые пивные бутыли. На лавке вдоль стены валялась рубаха и кожаный наруч, почему-то один.
А в левом углу у окна примостился огромный стол-бюро на львиных ногах, заваленный стопками бумаг и огромными книгами в кожаных переплетах. Сверху на стопке книг, как печать, стояла грязная кружка. На стенах вперемешку висело оружие, щиты, картины в дешевых рамах с обнаженными женщинами и фамильными гербами.
А посреди всего этого хаоса стояли Камилла и Майя — обе пунцовые, как помидорины.
— Ян, ну пожалуйста!.. — проговорила Майя.
Но стоило только Яну зыркнуть в их сторону, как девушка умолкла.
— Я сказал, решение принято, — холодно сказал он. — Теперь забирай сестру и обе пошли вон отсюда.
Мы с парнями переглянулись.
Так вот почему Майя так опекала Камиллу. Они — сестры!
— Пожалуйста, я так долго этого добивалась! — воскликнула Майя сквозь слезы. — Скажи хотя бы, что я смогу вернуть себе звание подмастерья в этом году…
— Я сказал — вон с глаз моих! — рявкнул на девушек Янус, и те мгновенно испарились за дверь.
Шумно выдохнув, он взял с бюро свою кружку, подошел к столу и налил в нее доверху вина. Отпив половину, прищелкнул языком и пробормотал:
— Прав Та’ки… Хоть и сукин сын. Ну ничего, я вас соберу. Так соберу…
Обернувшись на нас, он спросил:
— Ну что, орлы, давайте рассказывайте. Кто площадку-то распахал?
— Я, — признался Эрик.
— И зачем?
— Случайно вышло, — хмуро ответил тот.
— Случайно, друг мой, может выйти только понос, — нравоучительным тоном заметил Ян.
— Я правда не хотел ничего такого, оно как-то само, — пожал плечами Эрик.
— Хочешь сказать, ты долгое время не мог вызвать проявлений магии на занятиях, а тут вдруг бахнуло ни с того, ни с сего? — спросил он, переводя взгляд на нас с Берном, потрепанных и пропыленных. — Да так бабахнуло, что аж приятелей твоих зацепило?
— Нет, это мы подрались, — пояснил я.
Ян медленно приподнял бровь. Потом задумчиво присвистнул, глядя на потупившегося Эрика.
— То есть они подрались, а у тебя в этот момент бабахнуло. Причем после месяца полной пассивности магической энергии, несмотря на все попытки простимулировать ее и взять под контроль… Ты что, миротворец?
Эрик с таким видом, будто признавался в неприличной болезни, ответил:
— Судя по всему — да… Простите, что не сказал сразу про мое уродство.
— А с чего ты взял, что твой тип магической одаренности — это уродство? — строго заметил Ян.
— Потому что магия, которой невозможно управлять по собственному произволению в любой момент времени — это проклятье и уродство. Так говорит мой отец.
— Твой отец ошибается, — сурово заявил Ян. — А ты должен был сразу предупредить о своей особенности, а не паскудно помалкивать! — он повернулся к нам с Берном. — Ну а вы, бойцы? Вы чего не поделили?
— Да так, — невнятно пробормотал Берн, глядя в сторону.
— Все с вами ясно, — вздохнул Ян. — Значит, так: за вранье и драку на тренировке всех троих определяю в штрафную камеру на два дня. На хлеб и воду. И еще: если будете про подземелье языком трепать по углам — вышвырну из школы. Чем это грозит каждому из вас, додумайте сами. А теперь шагом марш к дежурным, и пусть они запрут вас, как полагается. Все, закончили разговор.
И мы пошли к дежурным передавать распоряжение о нашем наказании.
Штрафная камера оказалась крошечной комнаткой в конюшне. Под потолком имелось прямоугольное решетчатое окошко, в качестве мебели по углам валялась солома, а у двери стояло ведро понятного назначения.
Дежурный запер дверь на замок, и мы, покряхтывая после всего произошедшего, расположились на соломе.
— А может, в штрафной не так уж и плохо, — проговорил Берн, вытянувшись на спине. — Выспимся как следует, отлежимся…
И тут мой пустой желудок громко и выразительно простонал.
— На воде и хлебе особо сладко не поспишь, — мрачно заметил я. — Слушай, Эрик, а что это за магия у тебя такая?
— Кстати, да, — оживился Берн. — Я тоже об этом спросить хотел. Как она там называется? Миротворец?..
Эрик тяжко вздохнул и, развалившись на своей куче соломы, устало прикрыл глаза.
— А это обязательно?
— Да! — хором ответили мы с Берном.
— Ну… в общем, это редкая и извращенная форма магической силы, которая вроде как есть, а вроде как и нет. Для медитативного взгляда она выглядит как запредельная одаренность — магия просто бурлит в душе, чуть наружу не выплескивается, — Эрик грустно усмехнулся. — Так что мой отец был абсолютно счастлив, когда узнал, что его старший сын таким великим магом уродился. Но года шли, учителя пыхтели… А все напрасно. По собственному желанию вызвать магию наружу я не мог. Зато разнес маленьким камешком лобное место, где отец собирался казнить моего старого учителя за безделье, и пинком разнес охотничий домик дяди… Ну и еще кое-что по-мелочи. Вот мои педагоги и вынесли вердикт…
— Что значит не мог использовать по собственному желанию? Я же видел, как ты сражался со своим противником на арене! — удивленно возразил Берн и обернулся ко мне. — Там был мужик раза в два больше нашего Графыча, плотный такой, весь мерцающий. Как же его мотало по арене! Пару раз наш Графыч его так в ограждение впечатывал — я думал, больше не встанет! Народ потом шептался, что круче был только выход какого-то хрена из вырезанного рода, который с монстром сражался…
Я прикусил губу.
Да уж, вот это выступления и я помню…
— … но того я не видел, — увлеченно продолжал Берн. — А вот Графыч!..
— Просто я разозлился, — пожал плечами Эрик. — Этот, как ты выразился, мужик так низко и подло повел себя с девушкой в предыдущем бою, что мне его придушить хотелось. И когда именно он вышел против меня, магия сама прорвалась наружу. Мне оставалось только позволить ей течь.
— То есть ты можешь использовать магию только когда разозлишься? — спросил я.
— Не просто разозлюсь, а разозлюсь на что-то несправедливое или неправильное, чего я не могу исправить. Вот эта смесь бессилия с воспаленным чувством справедливости и вызывают во мне приступы магической силы. Иногда — более-менее контролируемые. А иногда — неудержимые и разрушительные, как сегодня.
— Сегодня-то чего тебя вдруг так накрыло?
— Ваша драка… Она была несправедливой. Вы оба были неправы и могли покалечить друг друга. И мне так неудержимо захотелось это все остановить…
— Что ты решил проломить землю? — рассмеялся Берн.
— Нет, я с досады ударил кулаком по земле, как по столу. И тут проснулась сила. Такие вот дела.
— Я все равно не понял, почему твой отец считает эту силу уродливой. Это же получается что-то вроде одержимости Немезидой, ты противостоишь несправедливости — это же красиво! — заметил я.
Эрик фыркнул и открыл глаза.
— Я — будущий правитель графства. А правителю нужна такая магия, которая поможет и налоги без угрызений совести поднять, и бунтовщиков потом под топор положить. Отец говорил, моя способность — это демонстрация моей слабости. Мол, я становлюсь сильным только со страху и с обиды. И в некотором смысле он прав.
— И ты вдруг решил сбежать в школу боевых искусств? — с сомнением в голосе спросил я.
