Лучшего места, чтобы спрятать Эльзу, парень не знал. Главное, чтоб она вела себя тише мыши. И не выходила из спальни. Он принесет ей еды, теплых одеял. И попробует намекнуть Циклопу про опыты над сивиллой. Если сын Черной Вдовы согласится, Натану простится его самовольство. А если откажет…
— Каков уговор?
— Я тебя защищаю. Кормлю и пою. И делаю с тобой все, что захочу. Ты мне подчиняешься. Целиком и полностью.
— Это как?
— Велю прыгнуть с обрыва — прыгаешь.
Вот он, обрыв, подумал Натан. Я прыгаю, но своей волей. Если Циклоп откажет, я нарушу уговор. Сбегу вместе с Эльзой. Я буду жить — предателем, мерзавцем, последней сволочью. Каждый день, умываясь, я буду плевать на свое отражение. Каждую ночь ко мне во сне придет Циклоп. Я стану оправдываться до утра, и не оправдаюсь. Кусок хлеба застрянет у меня в глотке, отравлен изменой. Грузчик, я взвалю на плечи неподъемный груз. Надорвусь, а подниму, и пронесу, сколько надо. Потому что Эльза без меня пропадет.
«Полагаешь, это достойная цена? — спросил мертвый отец. — За грязную работенку, а?»
Не знаю, вздохнул изменник.
2.
— П'елестно! Чудная 'абота!
От волнения ювелир картавил сильнее обычного. Он держал оправу так, словно она была сделана из яичной скорлупы, подносил к глазам вплотную, рискуя лишиться зрения — и чмокал, ахал, цокал языком. Пухлое, младенческое личико ювелира зарумянилось от восторга. Со щек румянец переполз дальше, поджег нос-сливу и сейчас захватывал холмистые надбровья.
— Что это за металл?
— Белое золото.
— Что вы! Да, цвет сходен, но я уве'яю вас…
— Серебро, — наугад сказал Вульм.
Он понятия не имел, из чего сделана диадема. Зато хорошо знал, из каких проклятых бездн она явилась в Тер-Тесет. Вульм сам принес ее из подземелий Шаннурана двадцать лет тому назад. Принес и вручил заказчице — Инес ди Сальваре. Правда, тогда диадема была цела, а в розетке красовался уникальный рубин — Око Митры. Сейчас рубин рос во лбу Циклопа, а оправу Циклоп достал из футляра, футляр — из шкатулки, шкатулку — из сундучка, а сундучок стоял в дальней каморке, запертой на висячий замок.
— Нет! Это не се'еб'о! Лишь п'офан может спутать…
— Ну, серебрецо. Вы беретесь починить розетку?
— О-о…
Ювелир чуть ли не облизал венчик, где раньше сияло Око Митры. Три из семи лепестков были отломаны. Остальные торчали, как попало. Починки требовала не только розетка. Венец изогнулся, утратив форму кольца. Остренькие рожки по бокам розетки наклонились вперед, словно желая кого-то боднуть. Еще вчера, едва Циклоп извлек диадему, стало ясно, что с украшением скверно обошлись. Роняли на пол; может быть, даже топтали ногами. «Стоило ради этого лезть в лапы а'шури! — возмутился Вульм. — В следующий раз…» И удавил мысль на середине. Никакого следующего раза, предупредил он себя. Понял, болван?
— 'озетку, — кивнул ювелир. — И п'очее. Да, бе'усь.
— Отлично. Назовите цену.
— Это 'абота Ма'ка? — вдруг спросил ювелир. — Не в'ите мне! Ма'к, да?
— Марк погиб. Его убили во время погрома.
— Я ненавидел Ма'ка. Завидовал ему. Желал всяческих бед. И вот я де'жу в 'уках его шедев'. Знаете, будь я моложе, я бы отдал не только ноги, чтобы п'иблизиться хоть на шаг… Я мечтаю о том, чтобы Ма'к ве'нулся. Ожил. Сел в своей масте'ской. Зависть… Она п'идавала смысл моей собственной жизни. Понукала. Вынуждала п'ыгать выше головы. А сейчас… Я словно покойника де'жу! Холодного ме'твеца…
— Нет, — прервал Вульм исповедь ювелира. — Марк и пальцем не прикасался к этой диадеме. Спите спокойно, дружище. На свете куча людей, чей талант несравним с вашим. Всегда найдется повод для зависти. Итак, цена?
Румянец погас. Волшебное слово «цена» вернуло ювелиру спокойствие духа.
— Цену я скажу потом.
— В каком смысле?
— Вы дадите мне камень, кото'ый хотите вставить в диадему. Или закажете камень у меня. Тогда станет ясна цена. Сапфи'? У меня в данный момент нет сапфи'а такой величины. Но я сделаю заказ… Или топаз? Голубой лигу'ийский топаз, ог'анка «п'инцесса». Будет очень к'асиво. И куда дешевле сапфи'а…
Не отвечая, Вульм подошел к окну. Снаружи, у лавки, ждал пони, заседланный под вьюки. Сами вьюки лежали на снегу, дожидаясь своего часа. Чечевица, вспомнил Вульм. Горох. Пшено. Сало и окорок. Морковь и репа. Стая битых кур. Уйма харчей, хоть отряд наемников корми… Предчувствуя работенку, пони тыкался мордой в бок Натана. Выпрашивал лакомство. Парень строго выговаривал Тугодуму и вертел головой, стараясь заглянуть себе за спину. Новый кожух он рассмотрел уже со всех сторон, кроме этой. Если на припасы пошла часть денег, вырученных за аметистовую друзу, которую удалось-таки вынуть из гранита — кожух, купленный на вырост, был личным подарком Вульма. Скуповатый по природе, на этот раз Вульм платил с радостью. Он справедливо полагал, что сдохнет со смеху, доведись ему каждый день любоваться смущенным оборванцем.
— Вы почините оправу, — сказал он ювелиру. — Я заберу ее. Это все, дружище. Я плачу за починку. Камень — не ваша забота.
Ювелир вскипел. Мастерскую затопил прибой гнева. В нем захлебнулся бы кто угодно, только не Вульм из Сегентарры. Дожидаясь, пока ювелир охрипнет, он вспоминал янтарное яйцо. Как Циклоп с осторожностью берет его двумя пальцами, большим и средним, а указательным легонько постукивает сверху. Помнится, змеелов Раджахар так же брал песчаную гадюку. Пальцы Раджахара были нежность и сталь. Змея разевала пасть, и яд капал с клыков в фарфоровую чашку. «Новая оправа? — казалось, в футляр, где хранилась диадема, течет медовая отрава. — Я передумал. Старый конь борозды не портит. Если этот металл укротил Око Митры… Надеюсь, янтарное яйцо будет для него милым пустячком. В Тер-Тесете полно умелых ювелиров. А пока…» Яйцо легло в опустевший футляр, футляр — в шкатулку, шкатулка — в сундучок, а сундучок Циклоп отнес в дальнюю каморку и запер двери на висячий замок.
— Все? Называйте цену, и покончим с этим.
Цена взлетела до небес. Вульм выпустил стрелу сомнения, и цена сбавила высоту. Вульм соколом рухнул сверху, угрожая пойти к конкурентам. Цена запетляла юрким хорьком, норовя вцепиться в глотку дерзкого. Вульм раскинул силки, и цена попалась. Ювелир даже вспомнил, как произносят: «Р-р-р…» Но брань на вороту не виснет, а деньги любят счет. Выплатив задаток, Вульм пообещал вернуться после обеда, ближе к вечеру. «Работы тут немного», — зевнув, бросил он, и получил удовольствие от багровой физиономии ювелира.
Пони заржал, когда он вышел из лавки. Натан, который за это время чуть не свернул себе шею, заухмылялся. Даже слюни пустил от радости. Вульма, как самого понятного, парень определил себе в покровители. И, похоже, собирался перевести в благодетели. Представив, какие разочарования ждут дурака в будущем, Вульм жестом велел изменнику навьючить Тугодума. Натан ответным жестом показал, что готов нести сам. Харч, мол, снесу хоть на край света. А любимец-пони пусть идет налегке…
— Как хочешь, — разрешил Вульм.
Снег вкусно похрустывал под ногами. Булыжник за ночь припорошило, сапоги оставляли на мостовой четкие следы. У стекольной лавки расхаживал грач, важный как гробовщик. За ним тоже тянулась цепочка следов, похожих на трилистники клевера с оттопыренным черенком. Солнце старалось на зависть ювелирам, превращая каждый сугроб в сокровищницу. Ветер, прохвост этакий, насвистывал «Весельчака Йохана». За спиной стучали копыта Тугодума, и вдвое громче — ножищи Натана. Даже обутый в войлок, подшитый снизу двойной кожей, парень топал, как рыцарский жеребец. Беспалый, он на удивление быстро свыкся со своим калечеством. Со стороны Натан выглядел детиной-увальнем, идущим вразвалочку, словно моряк. Вьюки он пер без натуги, легко взвалив на плечи. На долю пони достались пузатые сумки и малый вьючок с курами. Вульм отметил, что парень чем-то озабочен. Он супил брови, шмыгал носом — и временами спотыкался не из-за груза или изуродованных ступней, а просто потому, что всей душой ушел в размышления. Тень лежала на Натановом лице, и погожий зимний денек не мог развеять эту проклятую тень.
