– Зверь! – завизжал барышник.- Это зверь, а не жеребчик! Не слушай его, уважаемый! Врет, мерзавец! Пойдем, поглядишь на ногу!
– И он тоже ухватил Конана за руку.
А вот идем, вот посмотрим,- горячился и доброхот из толпы и тянул северянина к безучастно жующему коню.
– Сейчас глянем, сейчас разберемся,- вторили голоса сзади.
Конан дал себя увлечь, нагнулся вместе с барышником к лошадиной ноге…
Глаза ослепила яркая вспышка, и он полетел в бездонную черную пропасть.
* * *
– Чистая работа! – сказавший это «доброхот из толпы» перехватил занесенную для повторного удара руку напарника, в которой был зажат продолговатый мешок, набитый песком.- Ему уже достаточно. Убьешь еще, а он нам заказан живым.
После этого «доброхот» повернулся к опешившим людям и – куда только подевалось его былая придурковатость, в голосе зазвучала властность и жесткость:
– Городская стража! Посторонним разойтись! Ты – связать его! Ты – бегом за людьми! Ты – смотри вокруг, чтоб никто не приближался!
Посторонних не стало вмиг, как и не было. Не посторонних оказалось помимо «доброхота» еще трое, одетых, как и их начальник, под обыкновенных горожан. Они бросились выполнять приказания старшего.
Конан пришел в себя, но некоторое время пребывал в неподвижности, с закрытыми глазами. Никогда не следует торопиться, если не знаешь, кто вокруг – свои или враги. Тем более что своих в этом городишке у него поди и не осталось.
Но, Кром, сколько же можно получать по голове и валяться в беспамятстве!… Теряем бдительность, киммериец, теряем. К тому же (это он узнал, пошевелив руками), опять связанный, опять обездвиженный…
Неподалеку бубнил голос – а помещение, надо понимать, большое, ишь как эхо разносится. И голос почему-то знакомый… Киммериец с трудом сдержал гримасу: напряжение вызвало в его голове тупую, пульсирующую боль.
– …вернувшись со своим шурином, лекарем Пробсом, и не застав подозреваемого в комнате,- бубнил голос,- я поначалу растерялся. Однако потом вспомнил, как он говорил в трактире «Червивая груша» своему сообщнику о том, будто у него нет лошади, чтобы выбраться из города. Значит, решил я, прежде всего он отправится на городской базар. Поскольку людей у меня оставалось мало, я, каюсь, вопреки твоему, сенатор, приказанию, связался с людьми начальника городской стражи Ларго и убедил их помочь мне в розыске подозреваемого…
– Да? – прервал его другой голос – уверенный, звучный, властный.- И как же тебе, о начальник стражи, удалось убедить Ларго содействовать тебе?
Пауза. Затем:
– Дело в том, почтенный сенатор, что на некоторых чиновников, занимающих достаточно высокий пост в охране Конверума, я в свое время отыскал несколько порочащих их сведений… на всякий случай… Ну, с тем, чтобы, если возникнет такая необходимость…
– Можешь не продолжать, Деливио, я понял. И что же дальше?
– Дальше, уважаемый сенатор, при посредстве выделенных в мое распоряжение городских стражников я отыскал на базаре подозреваемого и произвел гражданский арест. На этом мой доклад заканчивается. Похищенные документы, а также некая отвра… странная статуэтка, вероятно украденная злоумышленниками из хранилища изваяний, перед тобой. Кроме того, в кармане арестованного был найден вот этот перстень. Очень дорогой перстень, который не может принадлежать бедняку. Что подтверждает: этот человек – вор. Я выполнил твой приказ.
– Да-да, я вижу…- задумчиво продолжал второй собеседник.- Однако я также вижу, что наш друг пришел в себя. Не так ли? Открой глаза, вор, я хочу заглянуть в них.
Поняв, что таиться дальше смысла нет, Конан поднял веки.
Он находился в обширном зале со скошенным потолком и со стенами, облицованными зелеными каменными плитами. Находился тут со связанными за спиной руками. Сидя в небольшом, но удобном кресле. Веревка, опутывающая его кисти, была заодно обмотана и вокруг спинки кресла – наверное, для пущей страховки. Связаны были и ноги.
Два человека стояли рядом. В одном он узнал Деливио, другой же бы Конану незнаком. Но, судя по всему, это и был Моравиус.
Сенатор.
Он же – Аффендос, Король Теней.
– Деливио, ах ты пес трусливый, предатель! Все-таки предпочел верность хозяину присяге перед своей страной!…
Холодная волна ярости захлестнула северянина, но он тут же подавил ее: не время сейчас впадать в неистовство – надо думать, как выбраться из этого положения. Будь проклят Деливио, будь проклят Конверум, будь проклят тот миг, когда я въехал в ворота этого городишки…
– Деливио, друг мой,- мягко произнес Моравиус, внимательно глядя на плененного гиганта,- оставь нас на некоторое время один на один. У меня есть о чем побеседовать с этим… вором.
– Но, милостивый сенатор, этот человек…
– Все в порядке, Деливио. Он связан и едва пошевелиться не может. Ты отлично выполнил свою задачу. Я горжусь тобой. Не зря все-таки я назначил тебя начальником своей стражи… и в свое время не снял с этой должности. А теперь иди, Деливио. Я позову тебя позже.
Отвесив поклон, начальник стражи покинул Нефритовый зал.
Моравиус молчал, глядя на пленника. Так вот он каков, человек, который едва не поставил крест на карьере сенатора. Странно, но вор не боится – как боялся бы на его месте любой человек, схваченный за совершенное преступление. Значит, он или глупец, или…
Молчал и пленник, по возможности незаметно старающийся испытать на крепость узлы сковывающей руки веревки. Нельзя торопиться, но и бездействовать нельзя: как северянин уже знал, Аффендос не оставляет в живых тех, кому известно о нем слишком много. А уж тем более тех, кто видел его лицо.
– Ты странный человек,- наконец заговорил Моравиус. Он возвышался над пленным, заложив, так же, как и пленный, руки за спину.- Я не могу попять тебя. Ты не похож на обыкновенного вора – ты похож скорее на воина. Ты не похож на человека, который по своей воле крадет важные документы из запертого стола – ты похож скорее на человека, которого заставили украсть эти документы. Так кто же ты? Кто те люди, что заставили тебя украсть?
Конан хранил молчание, незаметно для Моравиуса напрягая и расслабляя мышцы рук и пытаясь перетереть толстую веревку. Веревка медленно нагревалась.
– Молчишь,- с некоторым вроде бы удовлетворением заметил Моравиус. А потом, несильно размахнувшись, врезал киммерийцу по скуле.
Варвар не ожидал удара; зубы его лязгнули, нижняя челюсть тут же онемела. И ему вновь пришлось подавить в себе волну гнева: потом, потом, сейчас главное освободить руки, а уж дальше посмотрим, кто кого. Перетираемая веревка уже обжигала запястья, но пока ни одно волокно не лопнуло. Однако Конан упорно продолжал двигать кистями рук.
