Ознакомительная версия.
Дверь распахивается, и Пустота начинает жрать воздух. Хасина, поняв, что не успевает, прыгает, пытаясь ухватить Форцу за ногу, но промахивается. Форца с улыбкой выходит на открытый мостик, а Бабарский совершает подвиг. Он видит, что промахнувшийся Хасина скользит к открытой двери, тоже прыгает и отчаянным движением направляет друга в стенку. Хасина бьется головой и затихает в нескольких сантиметрах от проема. Бабарский держит его за ногу, плачет и молится. Бабарский видит, что неумолимая Пустота продолжает тянуть к себе бесчувственное тело, но продолжает держать Хасину за ногу, потому что друг в Пустоте — самое главное, и больше Хасине рассчитывать не на кого.
«Бамм!»
Пальцы заледенели, их сводит от напряжения, боли и страха.
«Бамм!»
Форцы нет. Воздуха почти нет, а часы невозмутимо отсчитывают следующую минуту.
После которой цеппель вываливается на Заграту.
* * *
Если среди бывалых, много чего повидавших цепарей заходит разговор о ночных красотах… не красотках, а именно красотах, то в первую очередь они вспоминают миры, ухитрившиеся прихватить на главной вселенской распродаже больше одной луны. Два ночных светила Вуле, три красавицы Эрси… ночи на этих планетах переполнены причудливыми, поражающими воображение тенями, игра которых способна наполнить романтическими переживаниями даже самую черствую душу. Затем, если разговор еще не наскучил, а других тем не появилось, цепари вспоминают Луегару, вспоминают, как в полнолуние на ее небе появляется улыбающаяся физиономия — так забавно выстроились высоченные горы красного попутчика этого мира. И лишь после, выдержав подходящую моменту паузу, кто-нибудь веско бросит: «А как насчет Деригоны?» И бывалые цепари отвечают на вопрос понимающими улыбками. Насчет Деригоны никак, потому что она — вне конкуренции. Потому что тот, кто побывал на уникальной двойной планете, никогда ее не забудет. Потому что люди летят через весь Герметикон только для того, чтобы провести на Деригоне ночь.
Слово произнесено.
И разливаются по кружкам вино, бедовка или пиво: «За Деригону!»
И неважно, кто сидит за столом: пираты или вояки, контрабандисты или разведчики, торговцы или богатые путешественники, ветераны странствий по Герметикону или безусые юнцы — неважно. Важно то, что у тех, кто на Деригоне бывал, щемит сердце, а у остальных горят глаза.
«За Деригону, братья-цепари! За самый красивый мир Герметикона!»
И никто, и никогда во время таких разговоров не вспоминал Заграту, потому что местная ночь показалась бы знающему цепарю заурядной, если не сказать — примитивной. Одна луна и россыпь звезд, что может быть проще? А сегодня и такой картинки не было: небо затянули низкие облака, и загратийская ночь потеряла даже минимальную выразительность. Простая темная ночь, замечательное время для темных дел. Настолько замечательное, что хоть в рамочку его вставляй, как образцовое.
— Двадцать лиг, — простонал синьор Кишкус и в отчаянии вцепился пальцами в жидкие волосы. — Всего двадцать лиг не доехали! Всего!
Несчастный винодел уставился на Вебера с такой надеждой, словно Феликс пообещал обернуться Добрым Праведником и чудесным образом решить возникшие проблемы.
— Двадцать лиг!
— Я видел указатель, синьор, — предельно вежливо отозвался Вебер. — И уверяю вас, что двадцать лиг — это мало. Можно сказать, мы уже в Альбурге, и беспокоиться не о чем.
— Это же Северный тракт, — взвизгнул Кишкус. — Северный! Вы что, вчера родились? Мы в диких лесах, и лишь святой Альстер знает, сколько вокруг бандитов! — Он умолк, опасливо прислушиваясь к царящей за стенками фургона тишине, после чего воззвал к судьбе: — Ну почему? Почему это должно было случиться именно со мной и именно сейчас?
— Потому что вы меня не послушали, синьор, — спокойно ответил Вебер.
— Да! Феликс, почему я вас не послушал? Почему?
Винодел заломил руки.
— Потому, что ты упертый баран, Соломон, — прошипела синьора Кишкус. — Потому, что, если уж платишь бамбальеро сто пятьдесят цехинов, нужно слушать их советы!
Внутри фургона было темно и душно: едва грузовик остановился, Феликс приказал закрыть оба окошка железными ставнями и погасить фонарь. К тому же воняло бензином, запас которого хранился за металлической перегородкой, и нервными выбросами напуганного Кишкуса. Все вместе создавало омерзительную атмосферу, как нельзя более подходящую для злобной ругани.
— Я тоже не вчера родился!
— Из-за тебя мы слишком долго просидели в поместье! Соседи уехали неделю назад!
— Я думал об имуществе, женщина!
— Оно не стоит наших жизней! — Темнота, духота и мрачный лес вокруг заставили синьору Кишкус высказать супругу все накопившиеся претензии. — И чего ты добился своим упрямством? Поместье всё равно пришлось бросить на управляющего, а самим довериться этим бамбальеро, которые наверняка сбегут при первой же опасности!
— Я вас слышу, синьора, — подал голос Вебер.
— Не мешайте, Феликс, я ругаюсь с мужем. — Однако в голосе ее не оказалось и следа злости, с которой синьора набрасывалась на мужа.
Эдди и Хвастун заулыбались, они видели, что черноокая супруга тщедушного винодела — весьма аппетитная для своих сорока лет — прониклась нешуточным интересом к командиру наемников. Впрочем, не она первая, не она последняя. Провинциальные дамы живо интересовались мужественным альбиносом, хотя, если быть честным, внешность Феликса отнюдь не соответствовала общепринятым канонам красоты.
При ста девяноста шести сантиметрах роста Вебер обладал соответствующим разворотом плеч, однако руки его были чуть длиннее, чем того требовали классические пропорции. Узкое, изрядно вытянутое лицо красотой не отличалось, по большому счету его следовало бы назвать неприятным. То ли все портили красные глаза, то ли маленький рот с тонкими губами, то ли длинный нос. А может, и всё сразу, потому как даже по отдельности черты лица Феликса не производили достойного впечатления. Дам очаровывали волосы Вебера: густые, снежно-белые и длинные, которые он вязал в элегантный хвост, и щегольские костюмы: как и все вулениты, Феликс никогда не появлялся на людях без шляпы, предпочитая черную, с широкими, прямыми полями, украшенную ремешком с серебряной пряжкой, и даже на работе носил безупречные дорожные костюмы.
— Твоя жадность поражает воображение, Соломон, — продолжила синьора Кишкус. — Ты дожидался последних медяков от самых нищих арендаторов, а теперь мы вынуждены платить огромные деньги жадным наемникам.
— Должен быть порядок, дорогая, должны быть принципы.
Ознакомительная версия.
