– Ну да! – удивился Соколов, затыкая пробкой опустевшую бутылку. – Что-то не так? Вы будто не ожидали…
– Ничего, ничего, – поспешил я закрыть эту тему. – Все в порядке.
Посещать курортный городок, известный на весь мир своими горячими источниками, не входило в мои планы, но более удачного места для крушения было просто не сыскать: именно здесь проходила железная дорога, связавшая восточное и западное побережье Атлантиды. Если повезет, уже сегодня укачу в Новый Вавилон.
Ветер стих, волны перестали бить о борт и раскачивать лодку; Емельян Никифорович расслабился и будто бы даже уменьшился в размерах, став упитанным господином средних лет. Лишь в его движениях еще проскальзывала некая неуверенность, но это легко объяснялось необходимостью лавировать, дабы избежать столкновений с другими отдыхающими. Зачастую те выполняли крайне необдуманные, если не сказать бестолковые маневры прямо по нашему курсу.
Я встряхнул свой пиджак, за немалые деньги пошитый у одного из лучших парижских портных, и почувствовал, как от стыда начинают гореть уши. На фоне всеобщей благости мой испорченный после пребывания в воде костюм смотрелся найденными на помойке обносками, а сам я – невесть что позабывшим на этом празднике жизни бродягой.
И как сойти в таком виде на берег?
– Не волнуйтесь, Лев Борисович, – добродушно усмехнулся Емельян Никифорович, уловив охватившее меня замешательство, – я по давней привычке прихватил с собой плащ, оставил его на пристани. Жизнь в Петрограде приучает не доверять погоде, знаете ли.
– Будете выглядеть лучшим образом, ваша светлость, – поддержал товарища Соколов.
– Светлость?! – встрепенулся я, не сразу поняв извилистую логическую цепочку собеседника. – Ах да! Лев – Лев Толстой. Лев Толстой – граф. Граф – ваша светлость.
– Именно, – наставил на меня указательный палец изрядно захмелевший Соколов. – Вы делаете успехи, граф!
Ветер переменил направление и теперь дул от берега, до нас стали доноситься обрывки мелодии, которую играл расположившийся на пристани оркестр. Я прислушался и узнал ставший необычайно популярным в последнее время «Цветочный танец» Кейти Мосс.
Под плеск волн о причал лодка уткнулась в доски, и Соколов первым перепрыгнул на пристань. Я принял у него цепь, передал ее грузно поднявшемуся на ноги Емельяну Никифоровичу и тоже покинул лодку. Мне было чертовски неуютно находиться на всеобщем обозрении в рваном костюме, и все же я обратил внимание, с каким облегчением последовал за нами Красин. Нет, никаких ошибок – его совершенно точно страшила близость воды.
Но к чему тогда прогулка по озеру? Решительно не понимаю.
Емельян Никифорович зашагал прямиком к кассам, мы двинулись следом. Соколов шел легкой походкой записного гуляки; я старался держаться позади него, напряженный, будто струна, в ожидании косых взглядов и ухмылок.
– Расслабьтесь, граф! – посоветовал Иван Прохорович. – Это же Монтекалида! Здесь если в луже лежит пьяница, еще неизвестно – бродяга это или модный поэт, а то и цельный драматург!
Я кивнул и постарался успокоиться.
Все верно: курортный городок как магнитом притягивал представителей богемы, особенно в летнюю жару, когда оставаться в задымленном Новом Вавилоне уже не было никаких сил. Впрочем, ехали на воды со всей империи и даже из колониальных штатов Нового Света. Альберт Брандт всегда говорил, что здесь – уникальная атмосфера…
Тут я привычно поморщился. Прошло больше года с тех пор, как мы виделись с поэтом последний раз, но всякий раз при воспоминании о нем душу начинала крутить ноющая тоска. У меня было не так много друзей, чтобы безболезненно пережить разрыв с любым из них. Если начистоту, у меня, наверное, и друзей-то больше не было, кроме Альберта.
Емельян Никифорович перекинулся парой слов с кассиром, и тот выдал ему длинный серый плащ. Я надел его и в целом остался доволен: пусть одеяние и оказалось слегка узковато в плечах, а ниже просторно болталось, но зато почтенная публика перестала одаривать меня то презрительно-удивленными, то удивленно-сочувственными взглядами.
– Коротковат, – отметил Соколов. – Вы, Лев Борисович, не граф, а просто король-пугало!
– Бросьте, Иван Прохорович, – одернул его Красин, доставая из кармана пачку папирос. – Отлично смотрится!
Но рукава и в самом деле были слегка коротковаты, запястья торчали из обшлагов, словно палки того самого пугала, с которым меня сравнил Соколов.
– Наймем извозчика? – предложил Емельян Никифорович, закурив.
– Бросьте свои барские замашки, господин рабовладелец, – отказался Соколов. – Идемте до электрической конки. Я знаю неплохой магазин готового платья здесь неподалеку. – И он обратился ко мне: – Или граф предпочтет обратиться к портному?
– Боюсь, костюм починить не получится, а я не могу позволить себе ждать, пока сошьют новый, – вздохнул я, решив до поры до времени не интересоваться обращением «рабовладелец».
Ивана Прохоровича отличала склонность к ассоциативному мышлению, изгибы его логики ставили меня в тупик. Как и он сам: не получалось определить его профессиональную принадлежность или хотя бы социальный статус. Но младшим компаньоном «господина рабовладельца» он не был совершенно точно. Слишком вольно держал себя с товарищем.
– В путь, господа! – позвал нас Соколов и по узенькой улочке зашагал прочь от лодочной пристани.
Навстречу нам спешили нарядные отдыхающие; покрасневший от натуги продавец в матросской шапочке прокатил подпрыгивавший на неровной брусчатке ящик с мороженым; рыскал от одного зеваки к другому разносчик газет. Жизнь в курортном городке била ключом.
Миновав два дома, мы вышли на широкий бульвар, в глаза сразу бросилась театральная тумба с яркой афишей. На фоне местного амфитеатра были изображены Карузо и Шаляпин. Подробности разобрать не успел: в конце улицы раздалось несколько отрывистых звонков, и сразу из-за поворота вывернул кативший по железным рельсам самоходный вагон.
– Не отстаем, господа! – ускорил шаг Соколов.
Красин глубоко затянулся и кинул окурок в урну; я придержал рукой развевающиеся полы плаща и поспешил вслед за спутниками.
Опоясывавшая город линия электрической конки, едва ли не самая старая в мире, считалась второй достопримечательностью Монтекалиды после термальных вод. Сине-белые вагоны были запечатлены на бессчетном количестве почтовых открыток и марок. Появление столь странного для курортного места средства передвижения связывали с гидроэлектростанцией, выстроенной в горах самим Максвеллом, который провел здесь последние годы своей жизни.
