гравий, цвел радужными искрами иней, игриво плескались хрустальные струйки. Сегодня на вершине все казалось зачарованным: сглаженные веками статуи, вцепившиеся в камень кусты, прозрачная дымка на небе и поющая вода, через которую еще нужно было перебраться.
Далеко внизу зазвонил колокол – начиналась Полуденная служба! За ужином вдоволь намолившаяся Мирабелла устроит сотрапезникам допрос с пристрастием, – и как только не надоест?! Луиза и сама знала толк в скандалах, но после них Арнольд поджимал хвост, Мирабелла же вылезала из потасовок на трех лапах и все равно не унималась.
Родник все так же резво прыгал с камня на камень, но сказка исчезла, остался страх поскользнуться. Вообще-то источнику полагалось бить в низине, а не на вершине горы, но в Надоре все через пень-колоду: свихнувшаяся хозяйка, затюканные домочадцы и холод. Замок выстыл не от зимы – от ненависти, да не простой, а протухшей. Луиза провела здесь меньше месяца, и только мысли о кэналлийце в Багерлее мешали капитанше сгрести дочь в охапку и сбежать.
Заговорщица Айрис каждый день выезжала «навстречу Реджинальду», а по вечерам если не грызлась с маменькой, то расписывала будущую жизнь с Эпинэ. Луиза слушала, готовясь хватать заговорщицу за хвост, а Эйвон вздыхал и бормотал о заповедном утесе. Это было забавно…
Госпожа Арамона выглянула из-за камней и тут же увидела сутуловатую спину: Эйвон впился взглядом в полуразрушенную лестницу. Бедняге и в голову не пришло, что его дама пройдет вдоль обрыва. Дурак! И она дура, что на старости лет потащилась на свидание. Да еще в сапожках для верховой езды.
Ларак подошел к самому краю площадки и замер. Облезлый граф с больным желудком, возмечтавший о вдовой капитанше, двадцать лет сохнущей по герцогу… Ну и пусть! Женщина с силой сжала губы, чтобы они покраснели, – еще один маменькин секрет, хмыкнула, вытащила из-под капюшона пару прядок и покинула свое убежище.
2
– Это вы? – Умный вопрос, ничего не скажешь. Нет, не она, а Беатриса Борраска!
– Разумеется, я, – с достоинством, как и полагается уважающей себя даме, произнесла капитанша. – Я перешла ручей.
– Но там так опасно! – разволновался Ларак. – Тропинка в нескольких местах осыпается.
– Я не заметила, – колокольное дребезжание нужно забыть и побыстрее, – дорога была такой красивой.
– Обопритесь на мою руку, – взгляд Эйвона стал еще более собачьим, чем всегда, – я покажу вам Камень Окделлов.
– О, я так давно мечтаю его увидеть. – Да провались он, этот камень, вместе со всем Надором!
В глазах Ларака вспыхнул благоговейный огонь:
– Будущий Повелитель Скал, – выдохнул влюбленный, – в ночь совершеннолетия проводил время прикованным к родовому камню. В полночь к нему приходил глава Дома и задавал Великие Вопросы. Сын отвечал, а ответив, приносил клятву Скалам. Последним, кто прошел посвящение, был Алан Святой.
– Оказаться здесь, ночью, одной… – Чего еще ждать от Окделлов, но какой повод испугаться. – Граф, я бы умерла от страха.
– Вы – женщина, – возвестил Эйвон, – ваш удел – красота, робость и слабость, а удел рыцаря – служение Создателю, сюзерену и возлюбленной.
Видел бы несчастный, как робкое создание колотило законного супруга и рвало патлы кухарке. Или как волокло с пожара суконный скаток.
– Не все женщины слабы, – капитанша поправила «непослушный локон», – ваша племянница сильней многих рыцарей.
– Мирабелла слишком много страдала, – заученно пробубнил Ларак. – И потом… Я ее называю кузиной, это более сообразно ее… положению. Сударыня, мы пришли. Вот он!
Знаменитый камень оказался здоровенным валуном, украшенным позеленевшими кабаньими головами, одна из которых все еще сжимала в пасти кольцо. Подслеповатые злые глазки смотрели подозрительно, и незваная гостья торопливо отвернулась. Легендарные вепри до отвращения напоминали тварей, украшавших маменькин комод, которого маленькая «Улиза» боялась до дрожи. Ей казалось, что внутри живет кто-то страшный, он рано или поздно вылезет и всех сожрет, а вот госпожа Кредон деревянное чудище прямо-таки обожала. Луиза не удивилась бы, узнав, что маменька поволокла комод с собой, но, если господин граф заставил-таки любовницу все бросить, ему по гроб жизни обеспечены тяжкие вздохи и слезки на ресницах. Что такое спасенная жизнь в сравнении с пропавшей мебелью? Ерунда!
– Потрясающее зрелище! – голосом нищего на паперти пропел Эйвон. – Не правда ли?
Надо было ахать, а в голову, как назло, не лезло ничего подобающего.
– Я вижу, вы потрясены…
Госпожа Арамона пошевелила негнущимися пальцами ног. Правильно, что временем любви считают весну, весной ничего не обморозишь, и каштаны на голову не сыплются. Благородный влюбленный терпеливо ждал, глядя то на святыню, то на свою спутницу.
– Страшно подумать, что видел этот утес, – выдавила из себя капитанша, представляя себя прикованной к маменькиному комоду. – Но как вышло, что после Алана никого не привязывали?
А стоило бы. Не к скале, так к комоду, но на целую ночь, вдруг бы да помогло!
– Алан погиб, когда его сыновья были совсем детьми. – Обычная скорбь на худом лице Ларака стала вселенской. – Он унес тайну в могилу, а его старший сын принял смерть вдали от Надора. Мой предок Люсьен Ларак привез малолетнему племяннику снятый с убитого родовой медальон, но это все, что он мог.
Ну отчего же, еще можно было приковать нового Окделла к скале и приковаться рядом со всеми чадами и домочадцами. Каменюк здесь хватает, и вообще, собирается граф объясняться или нет? Холодно же!
– Рядом с этим камнем я чувствую себя совсем маленькой. – Это даже не вранье, гаже этих замшелых булыжных морд только маменькины, деревянные. – Мне страшно!
– Как тонко вы чувствуете, – восхитился Ларак. – Поверьте, это дано немногим.
– Вы слишком добры. – Нос у нее, без сомнения, красный, но влюбленным рыцарям красные носы не страшны. – Неужели вас не пугают эти звери?
– Мы часто бывали здесь с Эгмонтом, – завел свою песню Эйвон, и Луизе захотелось его стукнуть. Капитанша уже не могла слушать про придурка, превратившего Надор в смесь склепа с сараем, а здешние обитатели всё долдонили и долдонили про то, как покойный гулял, спал, ел… Странно, что им с Селиной до сих пор не показали ночную вазу, осененную великим страдальцем.
– Сударь… – Отвалятся пальцы или нет? – Эгмонт Окделл мертв, но вы живы, так возблагодарите за это Создателя.
– Я понимаю. – Эйвон вздохнул, как уставшая лошадь, – я слишком часто вспоминаю Эгмонта, но его жизнь придавала смысл и моему существованию. Мир несправедлив, великие погибают, а ничтожества продолжают влачить тяготы бытия. Их удел – оплакивать невосполнимую потерю.
Если б невосполнимую! Красотун Альдо на пару с сынком проклятущего Эгмонта восполняют так, что выходцам тошно.
– Скажите, граф, – еще немного, и она удерет, а Ларак пусть ловит вчерашний день сколько хочет, – вам не надоело быть родичем покойного герцога?
– Я знаю, что недостоин его, – испугался граф, – я… Я говорю об Эгмонте не потому, что хочу подняться в ваших глазах.
Закатные кошки, чтоб подняться в ее глазах, нужно скакать за помощью
