Странное проявление чувств от нежити…
Впрочем, нет. Ведь на самом деле это не она тоскует, а это у меня внутри все вымерзло. И это не у нее, а у меня в душе вместо недолгого опустошения появилось какое-то новое, не поддающееся описанию, но на удивление сильное чувство, не дающее спокойно отвернуться и просто уйти, навсегда вычеркнув этот день из памяти.
Я знал, что никогда не забуду миг, когда упрямый мальчишка бездумно полез вперед, пытаясь принять смерть вместо меня. Как не забуду равнодушного взгляда, которым его, самоубийцу, одарила стоящая напротив меня нелюдь.
Нелюдь… Кажется, только сейчас я начал осознавать истинный смысл этого слова. И, глядя на одинокую капельку крови, навеки застывшую на щеке убитого мальчишки, вдруг ощутил, что не смогу уйти. Не смогу забыть, отмахнуться и спокойно жить дальше. Нардис, сам того не ведая, сумел сделать для меня нечто очень ценное. Привязавшись ко мне, он в каком-то смысле сумел привязать и меня. Люди… Они ведь не зря так настойчиво тянутся друг к другу. Поэтому сейчас, когда эту связь оборвали, а то, что она дарила, безвозвратно ушло, я в полной мере ощутил, что потерял нечто крайне важное. То, что уже никогда не смогу вернуть.
От последней мысли мне стало неуютно.
Никогда – это ведь даже не вечность. Никогда – это уже насовсем, потому что Нардиса мне никто не заменит. И на его место никто не придет.
Когда до меня дошла эта нехитрая истина, мое сожаление выросло на порядок и стало настолько острым, почти болезненным, что его захотелось высказать, выплеснуть, избавиться от него, как от вещи, которая когда-то была дорога, но теперь стала ненужной.
Пожалуй, раньше я бы так и сделал. Выбросил, выкинул, забыл. Но сейчас, глядя на мертвого парня, я также неожиданно понял, что все-таки хочу о нем помнить. Его голос, его поступки, слова… Его ворчание по утрам и даже ругательства, когда что-то выходило не так, как ему хотелось. Да и вообще… Мне вдруг подумалось, что это важно – помнить о ком-то или о чем-то. Ведь воспоминания – как маленькая жизнь, собранная в одном-единственном осколке. И пока такие осколки кто-то хранит, люди, которые были нам дороги, по-прежнему существуют.
Горькое, тягостное, мерзкое чувство потери стало, пожалуй, одним из самых ярких и самых неприятных приобретений в моей коллекции человеческих эмоций. Но одновременно с ним пришло и другое чувство, гораздо более сильное, которое, изучив со всех сторон и признав полезным, я решил продемонстрировать своим крылатым теперь уже врагам.
* * *
Их логово я нашел той же ночью, пока Мор принимал новые воспоминания и был настолько занят, что даже не понял, когда я ушел.
Как оказалось, с направлением я почти угадал, как, кстати, и с расстоянием. Поэтому уже довольно скоро стоял на вершине одной из скал и бесстрастно смотрел, как далеко внизу, в крохотной, затерянной среди гор и укрытой снегами долине, мирно идет дым из печных труб, среди приземистых каменных домиков, несмотря на поздний час, деловито снуют на удивление легко одетые люди. На небольшом пятачке между тесно стоящими зданиями один за другим приземляются беспечные грифоны, а к ним выходят, порой даже выбегают женщины и дети, с радостным гомоном забирая из клювов добычу.
На армейский лагерь или какое-то военизированное образование долина вовсе не походила. Обычные жители… Какой-то устойчивый к холодам, явно самобытный и вполне самодостаточный народ, которому на протяжении многих лет удавалось хранить свое существование в тайне.
Что самое забавное, никто из них даже не взглянул на небо, будучи в полной уверенности, что высокие, ограждающие деревню и от ветров, и от врагов скалы являются надежной защитой. Даже свирепые летуны, бросающиеся на отблеск любого портала, возле родных домов вели себя до крайности легкомысленно.
Сегодня ночью я как минимум трижды потревожил пространство своими перемещениями. Однако вдали от запретной долины и оберегающего ее купола грифоны, похоже, не так хорошо ощущали мои пространственные щели.
И вот сейчас я стоял, глядя, как поднимающиеся в воздух летуны ныряют в выточенные прямо в скале над домами каменные норы, и думал, каким же образом поступить с людьми, которые сумели так сильно мне навредить.
Убить их?
Это было бы слишком просто.
Напротив, я бы хотел, чтобы они жили, жили и помнили, кто и за какие прегрешения их наказал. Однажды мы с Нардисом как-то обсуждали эту тему, и я тогда сказал, что он не умеет красиво мстить. Но после встречи с леди Арриолой и вспоминая о ее гениальном брате, я все же нашел, с кого взять пример. И, рассмотрев все, что нужно, принял решение.
Сорвавшаяся с моих ладоней тьма была так послушна, словно в мое отсутствие всерьез испугалась, что больше ее не призовут. Но я призвал. Более того, позволил ей порезвиться и, разделив на сотни тоненьких ручейков, отправил вниз. В дома. В подвалы. Спальни. Колыбели. Везде, где кипела жизнь, я хотел, чтобы моя тьма ее коснулась.
И она пришла – бесшумным ливнем, который внезапно обрушился с черных небес. Коварной змеей проползла вдоль стен, медленно и незаметно наполняя пространство между домами. Она черной поземкой стелилась вдоль заборов. Затем так же тихо принялась просачиваться сквозь ставни, пропитывая каждую пору и каждый крохотный участок обреченного поселения до тех пор, пока кто-то не всполошился и не поднял крик.
Когда они заметили неладное, моя тьма торжествующе взвыла и, уже не скрываясь, сплошным потоком ринулась завоевывать новые территории. Влево, вправо и даже в глубь гигантской горы, оказавшейся напичканной норами, как хороший сыр. Там, кстати, тоже нашлось немало живых, но все они стали жертвами моей тьмы, которая не умела щадить и не знала, что такое жалость.
Тем временем крики на улице стали заметно громче. Где-то внизу заплакал ребенок. Потом еще один. Следом за ним истошно завыла женщина, внезапно заметившая, что к ее ногам привязалась гибкая черная змея… Еще через несколько минут из домов, с грохотом распахивая двери, начали один за другим выбегать полуодетые и объятые темным пламенем отцы, неся на руках зареванных детишек. Следом за ними бежали испуганные матери, успевшие схватить и вынести с собой лишь самое дорогое.
Выскочив на улицу в поисках спасения, но обнаружив там точно такую же тьму, которая выгнала их из жилищ, мужчины начинали с бессильной злостью оглядываться, а потом инстинктивно сбиваться в стаю, пряча в глубине толпы женщин с детьми и выставляя бесполезное против неизвестной напасти оружие.
Грифоны тоже не заставили себя долго ждать, и как только внизу послышался шум, крылатые защитники один за другим начали выпархивать из своих дневных убежищ и из многочисленных порталов. Многие при этом спустились вниз, тревожно крича и стараясь помочь сбившимся в кучку людям. Они охотно подставляли спины, пригибали крылья, падали на колени, чтобы помочь хозяевам взобраться. Почти каждый пытался порталами увести их в более безопасное место, но тьма не позволила им это сделать. Тех, кто стремился попасть в долину, она еще пропускала, а вот выйти отсюда они уже не смогли. И как только грифоны это осознали и начали один за другим взлетать вместе с седоками, над долиной сгустилась большая, такая же черная, как у земли, туча и с размаху накрыла все, словно крышка на кастрюле с бурлящим кипятком.
Страх и ужас – вот что принес я тем, кто так необдуманно остановил мое превращение в человека.
Когда-то я пришел к ним с миром. Когда-то я не желал войны. Но сейчас я смотрел на мечущиеся во тьме фигуры, видел внутри вспышки нераскрывшихся порталов, слышал отчаянные крики обреченных и молча ждал, когда все это закончится. Ни радости, ни злости, ни удовлетворения… Даже желание отомстить не затуманило мне голову. Я сделал лишь то, что посчитал нужным. И ни на миг не усомнился, что поступаю справедливо.
Когда неподалеку послышался слабый шум, похожий на звуки глухих, идущих откуда-то снизу ударов, я оглянулся и без особого удивления обнаружил под тонким слоем камней довольно яркое сияние нескольких аур. Одна крупная, определенно принадлежащая взрослому мужчине, и две маленькие, совсем еще детские… Кажется, кто-то пытается пробить себе путь наружу?
