– Друг мой, – негромко подал голос Фрэнсис, когда я вдоволь настрадался.
Я встрепенулся.
– Извините, друг мой, просто…
– Я понимаю, – Бэкон вздохнул, – в моем возрасте волей-неволей становишься философом…
Волей-неволей?! Я едва не задохнулся от такого заявления, прозвучавшего из уст… Фрэнсиса Бэкона!
– …и я нередко ловил себя на мысли, как часто мы делаем нашим близким больно просто потому, что считаем, что лучше них самих знаем, как будет лучше для них…
Да уж… не поспоришь.
– Но… я хотел бы поговорить с вами не об этом… вернее, не только об этом. – Бэкон сделал паузу, собираясь то ли с мыслями, то ли с духом, и продолжил: – Мне уже немного осталось…
Я протестующее вскинул руки, но Фрэнсис остановил мои возмущенные крики одним мягким, но властным (да уж, вот что значит бывший лорд-канцлер Англии) движением ладони.
– Не спорьте, друг мой. Я знаю. Более того, то, что я покинул сырой и стылый Лондон, а главное, что благодаря вам я взялся за дело, да еще такое, – явно продлило мои годы. Дома я бы умер гораздо раньше… Но все когда-нибудь приходит к своему пределу. А… мне очень не хочется лишать вас так милых вашему сердцу вечерних бесед. – Бэкон замолчал, глядя на меня с некоторой хитринкой.
Я тоже молчал, ожидая, что придумал этот великий ум.
– Я нашел вам нового ректора.
Я напрягся.
– И уже вызвал его сюда. – Бэкон снова вскинул ладонь, призывая меня потерпеть еще несколько мгновений, дав ему возможность закончить мысль. – Не беспокойтесь. Я сам оплатил ему дорогу. И я не собираюсь уходить со своего поста до тех пор, пока Господь дает мне силы оставаться на нем. До этого момента этот человек будет просто моим гостем. – Он несколько неловко развел руками. – Дело в том, что этот человек, этот воистину великий ученый сейчас подвергается преследованиям у себя дома, и я хотел бы предоставить ему убежище и создать условия для работы. К тому же я уверен, что вы не откажетесь поближе познакомиться с господином… Галилео Галилеем!
Я замер, ошарашенный прозвучавшим именем, но тут дверь кабинета внезапно распахнулась, и в проеме возникла голова Аникея.
– Государь! Беда!
– Что? – раздраженно развернулся я, не успев отойти от магии имени Галилео.
– Весть голубиная пришла. – Аникей вошел в кабинет и протянул мне узкую полоску голубиного письма. – Свеи войну учинили. Корелу, Ям и Копорье взяли. Ивангород в осаду сел. К Ладоге и Пскову двигаются…
Я сидел на коне и осматривал из-под ладони окрестности, внутренне продолжая кипеть от возмущения. Ну, Густав Адольф, ну, сука, ты у меня за это поплатишься! Ну чего тебе, уроду, не сиделось в своей Швеции? Тебя что – трогал кто? И так уже оттяпал от Польши всю Лифляндию с Курляндией. Чего тебе еще надо-то?
– Государь! – Ко мне рысью подлетел Мишка Скопин-Шуйский, на которого я возложил командование войском, двинувшимся навстречу шведам. Ну не мне же, в самом деле, ими командовать? Какой из меня генерал… – Татары Селим-хана свеев отыскали.
– Где?
– А эвон. – Мишка указал рукой. – Верст за двенадцать отсель. Много. Лагерем стоят.
– Король там?
– Не ясно пока. Но войско большое. Может, и там.
Я глубоко вздохнул и выпустил воздух. Между зубов. Нет, надо успокоиться. Нельзя так заводиться. А то в самый неподходящий момент поддамся эмоциям и точно как-нибудь напортачу. Скажем, влезу и примусь отдавать распоряжения…
К Ладоге мы успели. Густав II Адольф не учел скорости прохождения информации и сбора войск, увеличившейся вследствие создания сети голубиных почтовых станций. Так что Москву и ближайшие губернии удалось исполчить за полторы недели. Ну а Ладогу, к которой также вследствие быстрого получения известия о начале войны успело подойти подкрепление из Новгорода и окрестных земель, а ее воевода – возвести вокруг города дополнительные укрепления, взять с ходу, как те же Корелу и Копорье, шведам не удалось. Но в ее окрестностях они порезвились знатно… И не скажешь, что цивилизованные европейцы. Впрочем, чего это я… это только у наших западноподлежащих интеллигентов Европа, мол, всегда была, есть и будет светочем цивилизации и непременного соблюдения прав человека. А на самом деле они сейчас режут и грабят ничуть не меньше, чем те же крымчаки. Даже еще хлеще. Те просто полон имали да мошну набивали, вырезая народ лишь в рамках этой задачи, а эти уроды-протестанты ведут себя так, будто землю от недочеловеков-православных очищают. Давить, давить гадов! Уф, нет, надо успокоиться… Но перед глазами стояло грубое распятие из растущей во дворе березки и прибитой к ней жерди, на котором повисла уже немолодая русская баба. С распоротым животом. И ее годовалый ребятенок, насаженный на тот кол забора, от которого и была оторвана жердь. Я даже сначала поверить не мог, что оно вот так вот… думал, просто какой-то садист попался. Ну, мол, солдаты, ремесло такое, и времена ноне суровые – так что встречаются… А потом снова нечто подобное увидел. И еще… А уж затем мне отец Исидор все и разъяснил. Мол, для их богословов все, кто не их веры, вроде как и не люди вовсе. А грязь. Вот они, мол, землю от грязи и очищают. А я еще в подтверждение этому вдруг вспомнил рассказ того же Легионера. Ну мы как-то на охоте разговорились, отчего у вроде как отсталых и забитых русских все народы, что они под свою руку взяли, – на месте. Как по описи. Да еще и умножились числом… Нет, сейчас многие сокращаются, но опять же в соответствии с общероссийской тенденцией, вызванной массовым падением рождаемости. А так – жили себе и множились. А вот во вроде как куда более, как считается, цивилизованной и правовой Америке индейцев вытравили почти поголовно. И Легионер выдал. Оказывается, в начале колонизации Америки все конфессии столкнулись с необходимостью определиться по отношению к индейцам. В смысле – считать ли индейцев людьми. Так вот, испанцы, рассмотрев этот вопрос, пришли к выводу, что индейцы все-таки люди. Ну или как минимум могут ими стать, пройдя таинство крещения. А англичане решили, что нет. Индейцы не люди. И потому можно совершенно спокойно освобождать землю от этой «грязи» для расселения настоящих людей. Вот такая вот чисто протестантская этика… А с другой стороны – вполне себе правовой подход, коим лаймы всегда так гордятся. Есть решение, что индейцы – не люди, значит, какие вопросы-то? Права, гуманизм или хотя бы справедливость и милосердие – это ведь только по отношению к людям… А мы-то, идиоты, считаем, что расовую теорию в широкое, так сказать, обращение Гитлер ввел…
И я ведь, когда Легионер это все рассказывал, как-то к себе, ну и вообще к нам, русским, это и не отнес. Индейцы – это ведь где-то там, далеко, на другом континенте… А тут вот оно как оборачивается, значит. Ну что ж, с волками жить – по-волчьи как там оно будет? Так вот потом не забижайтесь…
