– Что за… – договорить Олдер не успел. На голову еще не успевшего опустить арбалет Ремса камнем упал ястреб. Изогнутые когти вонзились в лицо сотника, и «карающий», выронив оружие, взвыл, пытаясь оторвать от себя явно нацелившуюся выклевать ему глаза птицу…
Не веря в происходящее перед ним безумие, Остен тряхнул головой. Это простое движение, конечно, не прогнало творящийся вокруг морок, но гибель лаконского эмпата уже заметили другие «карающие», и по долине разнесся повторенный сотнями глоток клич:
– Смерть Бражовцу! Смерть!
Воодушевленные тем, что столько месяцев изводивший их, казавшийся неуловимым враг наконец-то мертв, амэнцы немедля усилили напор, и «соколы» дрогнули. Со смертью своего главы и талисмана они утратили не только цель, но и самый смысл боя, так что теперь «карающие» легко ломали их ряды, разметая лаконцев по всей долине.
Часть «соколов» просто бежала куда глаза глядят, другая, надеясь укрыться среди деревьев, устремилась в лесок, а еще несколько десятков пытались отступить к видневшейся невдалеке деревушке, но от опьяненных долгожданной победой и кровью «карающих» уже невозможно было спастись…
Остановив хрипящего коня, Олдер огляделся, обозревая долину. Разгром лаконцев был полным, и хотя отступившие в лесок «соколы» еще пытались оказать «карающим» хоть какое-то сопротивление, их отпор не должен был продлиться слишком долго…
Сняв шлем, тысячник глубоко вдохнул морозный воздух и тут же замер, не веря собственным глазам. Серая лошадь Бражовца стояла, понурив голову, совсем рядом – чуть в стороне от места схватки, возле высокого сугроба, в котором виднелось что-то темное… Скорей всего, умное животное попыталось вынести седока из боя и, лишившись хозяина, не устремилось за другими конями, а осталось подле раненого.
Недолго думая Олдер спешился и, ведя своего жеребца под уздцы, направился к сугробу. Лошадь Бражовца, почуяв приближающегося человека, подняла голову и тихо заржала, словно моля о помощи, но тысячник, взглянув в карие печальные глаза животного, лишь вздохнул:
– Я не умею воскрешать мертвых…
Кобыла, словно бы поняв смысл произнесенных Олдером слов, сердито топнула ногой, но когда тысячник, привязав своего коня к кусту шиповника, склонился над лежащим в снегу Бражовцом, не стала мешать амэнцу, а немного отошла в сторону.
Лаконец упал в сугроб ничком и, казалось, уже не дышал, но когда Остен перевернул до странности легкое, худое тело, то увидел, что эмпат все же обломил древко ранившей его стрелы, а снег под грудью мальчишки стал ярко-алым от крови.
Когда же тысячник осторожно смахнул с лица Бражовца налипший снег, ресницы эмпата мелко задрожали и он судорожно попытался втянуть в себя колючий зимний воздух. Неровный вздох тут же отозвался омерзительным бульканьем где-то за грудиной, а на губах лаконца выступила розоватая пена – верный признак пробитого легкого.
За первым вздохом последовал второй, и Олдер осторожно поддержал голову отчаянно ловящего ртом воздух мальчишки…
Если прежде нащечники и тонкая, защищающая переносье стрелка шлема хоть как-то скрадывали по-детски округлые и мягкие черты эмпата, накидывая ему год-два сверху, то теперь было хорошо видно, что успевший стать настоящим кошмаром для амэнцев Веилен Бражовец едва достиг пятнадцати лет.
Если б такой малец заявился в казармы к Иринду для службы Амэну, старый тысячник, обозвав его сопляком и недомерком, выставил бы мальчишку восвояси с наказом подрасти хоть немного… Но в Лаконе, очевидно, придерживались иных установлений и правил!..
– Зачем ты ввязался в этот бой, Веилен Бражовец?.. Ты же знал, что не сможешь его выиграть…
Вопрос сорвался с губ Остена сам собою, и, если честно, тысячник совершенно не рассчитывал получить на него ответ, но лаконец, услышав свое имя, раскрыл глаза. Серые, точно сталь хорошего меча.
– Подмена… Жребий… – Шепот мальчишки был едва слышен, да и каждое слово давалось ему с трудом. – Я должен был…
– Молчи, – немедля предостерег его Олдер, но глаза Бражовца уже остановились на его лице. На мгновение брови эмпата сошлись на переносье – он точно пытался рассмотреть что-то невидимое, скрытое в чертах амэнского тысячника, а потом зрачки лаконца неожиданно расширились, почти скрыв собою радужку.
– Пока ты… Отнимаешь… Мой дом… – От едва различимого шепота вкупе с неподвижным, будто бы мертвым взглядом веяло чем-то настолько потусторонним, что Остену на какой-то миг стало не по себе. Казалось, в хрупкую, с трудом отвоевывающую себе каждый глоток воздуха оболочку неожиданно вселилось нечто неизмеримо древнее и чуждое. – В твоем… Прольется кровь… Кровь невинных…
После этих слов у не особо верящего в предсказания и оракулов тысячника по коже точно мороз прошел, а Бражовец вдруг рванулся вперед и, вцепившись пальцами в нагрудник Олдера, прошептал из последних сил:
– Не ради тебя… Ради них… Не позволяй… Не…
Договорить лаконец так и не успел – на последнем слове все еще теплящаяся в эмпате искра угасла. Руки мальчишки бессильно соскользнули вниз, голова запрокинулась назад, а с губ сорвался едва слышный хрип…
«Только не сейчас!» – пронеслось в голове Остена, и он, сжав худые плечи лаконца, прокричал прямо в стремительно теряющее краски лицо:
– Что не позволять?.. Говори!.. Что?!!
Ответом тысячнику была тишина – нить жизни Веилена Бражовца уже оборвалась…
Зимний день всегда короток, так что вечер после битвы Олдер встречал в сдавшемся на милость амэнцев поселении. «Карающие» тщательно проверили все дома, погреба и дворовые постройки затерянной среди гор деревеньки, но не нашли ничего подозрительного, кроме нескольких заскорузлых от крови бинтов.
Эта ничтожная зацепка делала совершенно ясным поведение Бражовца – в поселении было полно раненых «соколов», а своей безумной атакой лаконский эмпат дал им достаточно времени для отхода…
Догадку тысячника подтвердил и староста деревни: поселяне предпочитали отмалчиваться, так что степенный, уже в летах, мужчина говорил за всех – он не лебезил перед победителями, но ничего особо и не скрывал.
Да, Бражовец сделал Плутанки своим лагерем еще по осени, но некий природный полог всегда скрывал деревеньку от любопытных глаз – отсюда и ее название. Молодой господарь лишь значительно усилил морок.
Да, многие из молодых поселенцев воевали под знаменами «соколов», а теперь ушли в горы, опасаясь преследования, но они, конечно же, вернутся в родимую долину, если амэнцы дадут помилование бунтовщикам…
После таких слов старосты Олдер недовольно поморщился и резко заметил:
– К тем, кто слишком быстро забывает своих прежних хозяев, у меня веры нет.
Но селянин на это замечание лишь неторопливо огладил бороду и произнес:
– Мы молодому господарю служили верой и правдой. Так же, как и отцу его, и деду. Но теперь род Бражовец прервался – последний из них мертв. Старая власть закончилась, и пришла новая. Веилену Бражовцу уже все равно, а нам еще детей поднимать…
Услышав такое заявление, Остен вновь недовольно поморщился, но в спор вступать не стал. «Карающие» разместились в Плутанках, а сам тысячник обосновался в доме старосты. В той самой комнате, в которой до сего дня обретался погибший эмпат.
Аскетичная обстановка жилья вполне совпадала со вкусами самого Олдера, и только место для спанья подкачало. Ларь, на котором коротал свои ночи Бражовец, был для высокого и мускулистого тысячника слишком короток и узок, так что спать Остену предстояло на покрытой овечьими шкурами лавке… Впрочем, сейчас тысячнику все еще было не до сна…
Из четверых присутствующих на недавнем ритуале воинов лишь он, Олдер, вышел из боя, не получив и царапины. Остальным же пришлось туго, но если Антар еще боролся за жизнь, то участь двух сотников была уже решена. Один из них погиб от руки самого Бражовца, а напавший на Ремса ястреб все же выклевал «карающему» глаза. Сотник уже не жилец и, скорее всего, умрет ближе к утру…
Кстати, птица оказалась не простой, а с секретом!..
Подойдя к столу, Олдер, коснувшись непривычно светлых перьев ястреба, вновь сдвинул в сторону его крыло и посмотрел на прикрепленный к телу птицы небольшой кожаный футляр – именно в таком почтовые голуби переносят донесения…
При всей скорости курлыкающих трудяг у такого способа связи были и свои недостатки, но заменить голубей ястребами никому из ирийцев даже в голову не приходило. Хотя бы потому, что ловчие птицы дороги и используются лишь для охоты, а почтарь уже заведомо не ловчий…
Но Бражовец рискнул – и выиграл. Охотящийся в горах ястреб не привлечет к себе такого внимания, как почтовый голубь, и куда вернее донесет послание до нужной цели!..
Оставив в покое птицу, Олдер подошел к небольшому окошку и, сложив руки за спиной, хмуро посмотрел в сгустившиеся сумерки.
