- Добрый вечер, дамы. Я не помешаю, - аккуратно постучал я в перегородку.
- Ах...это вы, - Ольга досадливо нахмурилась, - уже пять, - она взглянула на маленькие часики, приколотые булавкой к фартуку, - как бежит время! Лиза, так я могу надеяться, что вы обновите этикетки на флаконах с особыми микстурами?
- Да, да, конечно, госпожа Вревская.
- Вот и славно. Пойдёмте за мной, Гаврила. Вижу, вы прихватили словарь, бумагу, тетрадь и карандаш. Предусмотрительно...
Мы проследовали в купе Вревской. Здесь было немного просторнее, чем у остальных, имелась даже закрывающаяся дверь. Баронесса, явно пользуясь положением, располагалась в нём одна.
- У меня было немного времени, и я позволил себе потренировать некую методику, - я коротко поведал о способе пополнения словарного запаса, который мне рекомендовал Ремесленник, естественно, не называя от кого её услышал, сославшись на студенческие приёмчики.
- Хм, не лишено смысла...но вы же понимаете, что заучивание слов - это ещё не всё.
- Конечно, Ольга Евгеньевна. Я всецело доверяюсь вам, - она посмотрела на меня поверх листов, исписанных моими каракулями.
- Тогда, пожалуй, начнём с вашего урока. Я начну читать записанные вами слова, обращайте внимание на произношение. Начнём, скажем, по пять слов.
- Простите, мадемуазель Вревская, не сочтите за дерзость, прочтите мне все написанные мной слова, а я попробую повторить.
- Что ж...ладно, - баронесса поджала губы. Глаза её, как она не старалась скрыть, блеснули торжеством. Сейчас она макнёт этого зазнайку и наглеца лицом в гуано! И начала читать.
Я, что называется, раскрыл уши и прикрыл глаза, чтобы меня ничто не отвлекало. Когда же она закончила, я попросил повторить, встав с ней рядом, чтобы следить за тем какое слово она читает, надеясь, что сработает зрительная память. Наконец и повторное чтение завершилось.
- Теперь же я попрошу вас Ольга Александровна, просто называть русские существительные с листа, а я уже буду говорить перевод. И не стесняйтесь, можно и даже нужно называть не по порядку, - бровь баронессы снова стала скептически изгибаться, но она быстро взяла себя в руки.
Нужно отдать должное Вревской, за всё время последующего чтения она ни разу не сбилась или дрогнула голосом. Кстати, когда она ещё проговаривала произношение слов на немецком, грубый и резкий язык противника показался мне песней. Тем с большим усердием я старался правильно выговаривать перевод. Баронесса гоняла меня добрых полчаса, тщательно следуя моей просьбе выбирать слова вразнобой.
Наконец, она раздражённо отбросила листки и процедила:
- Гаврила Никитич, вы надо мной издеваетесь. Вы явно раньше учили язык!
- Ни боже мой, дорогая Ольга Евгеньевна. Я просто забыл предупредить вас, что у меня такая память: запоминаю с первого прочтения. Нужно было, чтобы вы убедились на живом примере, иначе я бы прослыл хвастуном.
Сестра милосердия глубоко вздохнула, пододвинув от края стола небольшой томик с затёртым переплётом.
- Что ж, со словарным запасом вы сможете справляться самостоятельно, раз для сотни существительных вам хватило часа. Я же буду исправлять ваше произношение. А сейчас мы, всё же, займёмся по моей методике. Для начала я прочту вам несколько глав вашего любимого Гауфа. "Карлик Нос". А вы послушаете и постарайтесь уловить музыку языка. К тому же содержание сказки вам хорошо известно, и вы сможете догадываться о чём идёт речь. Приступим?
- Идёт!
- Кто идёт? - не поняла Ольга.
- То есть, согласен. Читайте.
Мы так увлеклись, что превысили отпущенный самой баронессой временной лимит более, чем вдвое. А Вревская оказалась на редкость азартной девушкой. Куда только подевалась сдержанная и строгая сестра милосердия. Я предложил попробовать заучивать целые фразы, сделав, для начала, темой беседы наши обычные будни фронтового эшелона. Заодно и военную терминологию освою. А то из своего киношно-совкового детства помню только "Хальт! Хенде хох! Ихь бин больной!" И, конечно, ностальгическое "Дас ист фантастишь!" Хотя последнее и прилепилось уже при развале союза.
Я-то был уже практически уверен, что смогу запомнить всё с первого повторения, но на реакцию баронессы стоило посмотреть. Она порозовела, глаза её заблестели. Ольга внимательно и даже жадно внимала каждой выученной мной фразе, радуясь и удивляясь успеху, будто своему.
На протяжении всего урока то одна, то другая из сестёр милосердия заглядывали к нам в купе, но Ольга только отмахивалась, поднося указательный палец к губам. Немного позже она спохватилась и заставила меня записать основные фразы на бумаге. Вышло прилично. Количество существительных увеличилось до поразительной для баронессы цифры триста, а число фраз достигло более пятидесяти.
- Всё, Гаврила, хватит! Это немыслимо! Вы какой-то уникум...парадокс. Такие способности - и такая безответственность! Вам учиться надо, а вы в политику лезете! Теперь мне хотя бы понятно, откуда у вас столь обширные познания в медицине и других областях...
Оп-па... А Иван Ильич прав. Ольга, оказывается, и вправду очень внимательно отнеслась ко всем моим проколам. И байка, что придумал про меня князь, готова была вскоре развалиться, словно карточный домик. Моя же инициатива с уроками немецкого и проявленные необычайные способности в запоминании сыграли роль буфера. Нет, совету Вяземского я, пожалуй, не последую. Такая любопытная особа вывернет попаданца из двадцать первого века наизнанку. А мне время дорого. Уже через несколько дней поворотный пункт на моём пути следования на фронт. Я, может, и не увижу больше никогда ни князя, ни баронессу, ни весь этот славный передвижной полковой лазарет. Не хотелось бы думать о плохом, но нахрена эмоциональная привязанность к этим людям, когда у меня иная цель и всё лишнее лишь тормозит её достижение.
Так думал я, возвращаясь в санитарный вагон. Мимо каморки Вяземского пришлось прокрасться тише мыши. Ну вот совсем не было никакого желания продолжать пространные рассуждения с князем, вознамерившимся выдоить меня досуха. Если и всплывёт что, сам наведаюсь, а пока надо что-то делать с нарастающей головной болью.
Похоже, сегодня я с умственной нагрузкой переборщил. А всё павлинья натура! Распушил хвост, понимаешь. Хотелось перед девчонкой в грязь лицом не ударить. Козёл старый. Хотя, почему старый? Это там мне полтинник с гаком, а здесь двадцать три.
Ёшки-матрёшки! Двадцать три! Помнится, в свои двадцать три я считал себя уже взрослым рассудительным человеком, способным не наделать очевидных глупостей, целеустремлённым, смотрящим в будущее с оголтелым оптимизмом. Может, это какое-то особое свойство центральной нервной системы или влияние гормонального коктейля, который бурлит в этом возрасте в крови?
Ведь тутошние ровесники, несмотря на войну и в перспективе глубокую задницу для страны, ведут себя не менее позитивно, чем я в их возрасте в начале девяностых. Понятное дело, война другая, время другое. Но и в моей молодости была гражданская, и не одна. И задница, пусть и не столь глубокая, была. Почему в мои девяностые унылых и потерянных лиц я видел больше, чем здесь, в 1915-ом, всего за неделю? Вот где вопрос, всем вопросам вопрос...
Увидев Семёна, поинтересовался, как дела с нашей задумкой. На что рыжий санитар ответил, что если по носилкам, то на ночь попробуем пропитать один экземпляр. Но для этого надо будет сходить к кочегарам, ибо железнодорожники, что сосватали ему особый состав, бутыль которого выменяли на часть окорока и две буханки серого, предупредили, что пропитанная ткань вонять будет не меньше суток. А на тендере сушить милое дело - и воздухом обдувается и кочегарам не в тягость.
Что до "железного жилета", как прозвал его Семён, то уже можно примерять. Я радостно ухватился за разложенный рядом броник, пока ещё с выставленными "анатомическими" составляющими и стал одевать его на себя через голову. Семён по моей указке уже приладил боковую шнуровку. Пластины, помещённые в холщовые карманы, глухо звякнули. Завязав тесёмки, я покрутился и так, и сяк, присел. Жилет почти не стеснял движений. Конечно, шея не прикрыта, как и пах. Но, как говорится, довольствуйся малым.
