— Насчет того, что это беспардонное вранье, вы можете убедиться, просто пройдясь по магазинам. Торговля исправно функционирует, мы наращиваем оборот с нашими восточными соседями — Персией, Китаем и, разумеется, с европейскими Советами.
— Каковы чувства крестьян по отношению к большевистскому правительству?
— Они все против большевиков. Большевцы считают крестьянина буржуем, если у него есть корова, немного семян и картофеля. Только пролетариат, только те, которые ничего не имеют, могут бродить по России и грабить кого захотят.
— Большевцы, между прочим, всегда поддерживали сельские кооперативы, туда тоже можно съездить и посмотреть на то, как крестьяне работают в Советах и строят локальный социализм.
Дальше Бабушка гнала что большевцы обманывают и убивают всех, в особенности порядочных людей, что честные и интеллигентные люди в России истреблены. И даже не постеснялась заявить, что за голову Гучкова мы обещали сто тысяч рублей — при том, что арестованный нами Гучков после разбирательства был просто выслан из страны. И при том, что кровожадные большевцы выпустили в Данию царя со всем семейством.
Затем шел пассаж что все страны наводнены бывшими русскими, и что Истинные Революционные Эмигранты образовали ряд комитетов для помощи беженцам, которые спасаются из Совдепии совершенно раздетыми. Это при том, что эмиграция у нас преимущественно монархическая, то бишь минимальная. Ну и высылаемые вовсе не раздеты — едут с багажом и кое-каким имуществом.
— Думаете ли вы, что это правительство губит свободу русского народа?
— У нас уже нет свобод в России. Нет ни университетов, ни средних, ни низших школ.
— Я не знаю, Герберт, какой ей еще свободы надо. Действуют партии, даже буржуазные — те же кадеты. Проводятся свободные выборы, работают независимые суды. Почитайте наши газеты — там такая свобода слова, такая критика власти, что у вас бы за подобное разорили издание, а журналистов выгнали с работы или вообще посадили в кутузку. Возьмите нашу спайку советов, кооперативов и профсоюзов с практиками — и вы увидите подобие вашей же лейбористской партии, только гораздо более решительное.
Что там еще? “Я утверждаю далее, что большевики разрушили и раздробили Россию и развратили русский народ. Они напустили на народ всех преступников, которые были в тюрьмах и на свободе. Эти преступники теперь заодно с большевиками. У них нет ни одного Совета, в который бы входили честные люди. Они представляют собой отбросы русского народа”. В общем, такую личную неприязнь испытывает Бабушка, что кушать не может и несет откровенную пургу.
А я, будто больше заняться нечем, ее опровергаю.
Глава 22
Зима 1920-21
Президент Академии наук Лебедев умер в декабре — как сказала Наташа, морозы вообще опасное время для сердечников. Здоровье Петру Николаевичу до войны доктор Амслер, конечно, заметно подправил, да только потом война, уже каждый год в Европу не поездишь. Пришлось менять на Кисловодск, а там и труба пониже, и дым пожиже — в начале века в санаторно-курортной терапии лучше швейцарцев никто в мире, пожалуй, и не понимал.
После же окончания войны, выпихнуть Лебедева за границу вообще не стало никакой возможности — он так прирос к Физическому институту, что наотрез отказывался оставлять его без присмотра. Тем более, когда институт получил полное финансирование от государства и начал несколько новых проектов. Лебедев перетащил к себе Эренфеста и в Москве за последние годы сложилась неплохая физическая школа, на зависть питерской во главе с Иоффе.
Вот как раз Пауль и разослал телеграммы европейским физикам. Эйнштейна печальная весть догнала прямо в Стокгольме, где он наконец-то получал свою Нобелевку. Выдвигали его чуть не каждый год, но уж больно осторожно относились скандинавы к покамест радикальной теории относительности, так что кандидатура Альберта была своего рода “вечным номинантом”. А вот лауреатом он стал только после того, как я настропалил самих Нобелей, а Лебедев организовал своего рода “комитет в поддержку” из крупнейших европейских физиков: Лоренц, Планк, Зееман, Вин, Каммерлинг, фон Лауэ, молодой Нильс Бор, и все они разом насели на шведскую академию. Да так, что она нашла устраивающий всех выход: премию за 1919 год Альберту присудили не за теорию относительности, а за самое его бесспорное достижение, к тому же подтвержденное экспериментально — за теорию фотоэффекта. Но в формулировке дипломатично дописали “… и за другие работы в области теоретической физики”.
Телеграмма шла через посольство и у Александры Коллонтай хватило такта не вручать ее до награждения и речи лауреата. И правильно — прочитав, Эйнштейн сорвался в Москву прямо из мэрии Стокгольма. Да как, на самолете! Вернее, бомбардировщик “Дукс” ВВС Швеции довез Альберта до Хельсинки, откуда он продолжил путь на поезде и уже через сутки прибыл в Москву.
Похороны и так не очень приятное дело, а уж зимой, в мороз… После прощания в зале Физического института гроб до Новодевичьего несли, сменяя друг друга, ученики Лебедева, студенты, преподаватели, профессора, успевшие приехать из Европы коллеги.
На следующий день в институте состоялось оглашение завещания, в коем Петр Николаевич отписывал институту все свои активы, а директорство передавал Альберту и просил ВЦИК выступить гарантом. А Эйнштейн взял и отказался.
Новость эта научное сообщество не скажу чтобы громом с ясного неба, но поразила, отчего в Знаменском переулке внезапно случилось изобилие физиков — Альберт остановился у меня, и уговаривать его все тоже кинулись ко мне. Финальным аккордом стало явление Предсовнармина, коего чуть ли не за руку притащил исполняющий обязанности президента Академии.
Скрывшись в моем кабинете от толп ученых, среди которых я опознал только молодых Капицу и Вавилова, академик Карпинский весьма напористо потребовал “от руководства страны” немедленных решений по казусу Физического института. Я поначалу подумал, что Александр Петрович возмущен тем, что во главе наследия Лебедева может стать иностранец, но все оказалось совсем наоборот — он буквально умолял нас немедленно назначить Эйнштейна. От такой бурно выраженной позиции даже нейтральный Ильич задумался и обратился ко мне:
— А что, Михаил Дмитриевич, давайте попробуем уговорить герра Эйнштейна все втроем? Думаю, ради такого мы даже можем увеличить снабжение Физического института.
— Да, прямо сейчас! — поддержал его Карпинский. — Это же будет просто великолепно! Нам обязательно нужен ученый с мировым именем как наследник Лебедева!
С тем и отправились в гостевые комнаты, разогнав всю толпу по пути. Альберт, заметно обескураженный таким натиском русских физиков, сидел за столом и вяло пытался прийти в себя.
— Господин профессор! — начал академик.
“Мы к вам по делу, и вот по какому…” — мелькнуло в голове и я от греха подальше спрятался за спины спутников.
За полчаса Физическому институту и его потенциальному главе наобещали небо в алмазах. Свежеиспеченный нобелевский лауреат только обреченно кивал и все пытался объяснить, что он не организатор и тем более не руководитель, что он уважает последнюю волю своего друга Лебедева, но такая ноша просто неподъемна и ничего хорошего из этой идеи не выйдет. А я припомнил, что все время работы в Принстоне Эйнштейн действительно не занимал никаких руководящих должностей — просто жил в кампусе, вел исследования и занятия, да беседовал с коллегами. Что любопытным образом совпало прямо-таки с валом прорывов в науке, совершенных принстонцами. Да, “такая корова нужна самому”, нечего подарки американцам делать, так что будем уговаривать, пока не согласится.
— Альберт, товарищи, я предлагаю компромиссное решение. Профессор Эйнштейн займет пост научного руководителя института, а на должность директора мы назначим человека более способного к административной работе. Например, Павла Сигизмундовича Эренфеста. Кто за то, чтобы принять это за основу?
