– Лапы ему держи! – кричал он на Риту. – Вырвется же!
– Я держу! – отвечала она, напряженно кривя лицо и хватая раненого пса за передние лапы, которыми тот яростно бил по воздуху, словно проваливался в какую-то бездну и пытался изо всех сил выбраться из нее.
Собачьи когти несколько раз прошли с неприятным визгом по рукаву Ритиной куртки, и, если бы она, войдя в дом, успела раздеться, на руке у нее наверняка остались бы шрамы.
– Задолбал! – выдавила Рита сквозь крепко сжатые зубы и навалилась на пса всем телом, отчего тот жалобно заскулил.
– Полегче, – выдохнул Филя, который возился со сломанной задней лапой.
Щедро залив большую рваную рану йодом, он теперь старательно прикручивал бинтом к лапе логарифмическую линейку, найденную в кабинете Данилова. Под ногами хрустели осколки стекла. У стены валялся разбитый журнальный столик. Филя не помнил, когда он его разбил.
Пес, надежно прижатый к спинке дивана, продолжал скулить, иногда негромко рычал и скалил клыки.
– Тяпнет, – предупредила Инга, стоявшая за спиной дочери.
– Мам, не каркай, пожалуйста, – попросила ее Рита. – И так страшно.
– А к ветеринару не думали отвезти? Есть врач такой специальный, между прочим.
– Мама, очень смешно.
– И насчет дивана, я думаю, хозяин вряд ли обрадуется.
Обивка элегантного голубого дивана была залита йодом и кровью. Из-за того, что Филя в запале и в страшной нервозности йод лил так щедро, как будто тушил пожар, а также из-за схожести пятен по цвету, диван теперь выглядел местом языческого жертвоприношения. У человека, внезапно вошедшего в эту минуту в гостиную, могло сложиться вполне естественное впечатление, что пса не столько лечат, сколько пытаются добить.
– Я клеенку сейчас принесу! – воскликнула Рита и бросилась вон из комнаты.
– Да поздно уже, – сказал Филя, но Рита его слов уже не услышала.
Пес, ощутивший внезапное избавление от бремени, поднял голову и тонко опять заскулил.
– Что, брат, фигово? – обратился к нему Филя. – Ты нас прости, дружище. Мы не нарочно.
Пес вывалил из пасти длиннющий вялый язык, закатил глаза и стал часто и громко дышать. Ему, видимо, было уже все равно, что с ним происходит. Через минуту Филя закончил возиться с бинтом. После этого, словно не зная, что с ними делать, повертел перед глазами испачканные йодом руки, вздохнул и в полном изнеможении опустился на пол рядом с диваном. Расстегнув куртку, он попытался стащить ее с себя, но неудобная поза и отпустившее наконец колоссальное внутреннее напряжение сделали Филю совершенно беспомощным. Он немного пошуршал чужим неудобным пуховиком, а затем слабым голосом рассмеялся.
– Есть сигаретка? – поднял он взгляд на Ингу.
– Я не курю.
Обращенный к ней снизу взгляд был взглядом настолько уставшего и настолько беззащитного существа, что Инга, которая из Интернета, разумеется, знала о Филиной репутации и потому готовилась к его приезду, заботливо собирая капля по капле всю свою желчь, теперь оказалась захвачена врасплох и не смогла среагировать в русле этой «антифилиной» подготовки. Вместо желчи, отпора и сарказма, которые она собиралась обрушить на его голову, Инга вдруг просто и необъяснимо порывисто его пожалела.
Филя сидел на полу у ее ног, немощно подогнув колени, так и не расстегнув до конца куртку, привалившись спиной к безнадежно испорченному дивану и откинув голову на мерно вздымающийся, провонявший мочой, теплотрассами и помойками собачий бок. Он смотрел в ее невероятно синие глаза и думал, что если бы не знал ее раньше, то наверняка бы решил, что она носит декоративные линзы. У Риты были совсем другие глаза.
– Она моя дочь? – перескочив сразу через несколько ступеней, спросил он.
Инга отрицательно покачала головой.
– Жалко, – вздохнул Филя. – Славная получилась…
– Женись, если нравится.
Инга произнесла это таким ровным, таким обыденным тоном, что иностранцу, не понимавшему языка, это показалось бы просто вежливой фразой – предложением стакана воды или дежурным, ничего не значившим замечанием, сделанным лишь для того, чтобы разговор не угас. Однако иностранцев тут не было. А Инга сказала то, что она сказала.
Филя помолчал, вглядываясь в ее лицо. Внутренние усилия, необходимые на такую реплику, непременно должны были оставить на нем свои следы – смущенно приподнятую бровь, извиняющуюся за бестактность улыбку или хотя бы на долю секунды отведенный в сторону взгляд. Однако у Инги в лице ничего такого не случилось. Даже тени малейшей не пробежало по этому все еще красивому лицу.
Безмятежно глядя на него холодными синими глазищами, Инга была абсолютно в своем репертуаре. Перед Филей стоял его подлинный учитель, настоящая инопланетная тварь. Единственное беспокойство, которое он улавливал в ней, было связано вовсе не с ним, не с его возможным отцовством и уж точно не с ее неожиданным предложением. Нет, Ингу беспокоила ее уязвленная гордость.
Неказистый Филя, которому она когда-то выделила от королевских щедрот пару недель своей невероятной жизни, по ее глубокому убеждению, не годился в чуваки, на чье имя, набранное в Интернете, выскакивает несколько десятков, а то и сотен тысяч линков. Но тем не менее он в эти чуваки угодил, и от ее некогда оглушительного превосходства, с позиции которого она привыкла взирать не только на него, но и на всех остальных мужчин, не то чтобы не осталось следа, но оно было в значительной мере попрано этим фактом. Оно накренилось.
Этот крен, разумеется, нисколько не отменял пронзительной синевы ее глаз или по-прежнему пленительного лица, как не отменял он и ее прошлых подтвержденных побед. Термин «подтвержденная победа» Инга позаимствовала из одной книжки про военных летчиков эпохи Второй мировой. Книжку ей оставил подбитый Ингой лет восемь назад худой и весьма нервный англичанин, приезжавший преподавать свой язык в местный пединститут. Согласно британской авиационной классификации, к вероятным победам относились боевые машины противника, подбитые в ходе воздушного боя, но сумевшие, не рухнув на землю, выйти из поля зрения пилотов или других наблюдателей. Таких побед Инге было даром не нужно. То, что она делала, всегда и со стопроцентной уверенностью было подтверждено.
Ее превосходство хищницы и молниеносного аса формировалось еще в старших классах средней школы, когда в окно ее спальни, согласно городской легенде, взрослые мужики лезли с улицы один за другим. Что вынуждало их быть столь нетерпеливыми, оставалось ее фирменным секретом, но одно обстоятельство было известно практически всем – хоть сколько-нибудь симпатичному представителю мужского племени она не отказывала. В каждом она умела найти что-то интересное для себя. В городе даже составился своеобразный мужской клуб, входным билетом в который служил хотя бы мимолетный роман с Ингой. Филя со своими двумя неделями занимал в этом клубе далеко не самое последнее место и некоторое время слегка гордился своим членством в этой негласной организации. Остальные, разумеется, гордились тоже.
