Мою судьбу решил появившийся через час дежурный по изолятору:
— В одиночку! На сутки! Еды не давать…
Понедельник. 8 ноября 1982 г.
Из карцера меня выпустили в воскресенье. Как и обещали, в кандее меня никто не кормил. Карцер есть карцер. Что в нынешние времена, что в прошлые-будущие. Узкая, как пенал, комнатка, заваренное железным листом окно, грубая дощатая койка, откидывающаяся от стены, словно в поезде. Днем на ней лежать не дают, а сидеть негде. Можно только стоять. Или ходить: четыре шага от двери к окну, столько же в обратную сторону. И холодно, блин. А укрыться нечем. Ни матраса с подушкой, ни одеяла штрафнику не положено — как хочешь, так и устраивайся, и вообще, нечего было нарушать режим пребывания… Короче, никому не пожелаю попасть за решётку, а в карцер — тем более…
В «родную» камеру меня привели одновременно с Самсоном. И, что характерно, не перед завтраком, а сразу же после. Наверно, специально — чтобы продлить наказание минимум до обеда. А может и просто — по той причине, чтобы не мешал остальным «праздновать» годовщину Великого Октября.
Чури и Шатуна в помещении не оказалось. Видимо, администрация решила больше гусей не дразнить и развела нас по разным блокам.
— Ну, ты и фрукт, — сходу заявил нынешний-бывший сосед, как только проскрежетал засов. — Сутки в отстойнике просидел без жратвы. Нашли, б…, когда разборки устраивать.
— Это не ко мне, это к этим… уродам, — кивнул я на дверь.
— Ага! Как же, — криво усмехнулся Самсон. — Ты в пятницу, как после допроса явился, так от тебя колбасой разило, будто на мясокомбинате работаешь. Да и Шатун перед этим тоже упомянул: мол, что за дела? В карантине тебя ни дня не держали, а сразу в камеру. Непорядок, однако. Типа, не фраер ты и не вор, а самый натуральный стукач. Хотели и меня на разбор подписать, да я сразу в отказку пошёл. Статьи у нас разные, мне чужие грехи не нужны. Так что косяк не мой, канитель не моя, выламывайся как-нибудь сам.
Я почесал в затылке.
Действительно. С воровскими порядками и впрямь непорядок.
Но откуда ж мне было знать обо всём?! Я же не приблатненный, как некоторые.
— Да, в карантине меня не держали. И я, кажется, понимаю теперь, почему. Там, когда нас шмонали, один из охраны другому шептал, что типа, «распоряжение зама по РОР[5]», а сам при этом на меня почему-то смотрел. Наверное, меня это как раз и касалось. Вот. А по поводу колбасы, тут всё просто. Следак хотел, чтобы я сдал своих, типа, подельников. Бутербродами угощал. Ну а мне что, отказываться? Жрачка-то здесь не ахти. Слопал, короче, парочку. Но сдавать никого не сдавал, зачем мне? Вот, собственно, всё, — развёл я руками.
Самсон окинул меня оценивающим взглядом. Хмыкнул.
— Дурак ты, паря! Как есть, дурак.
— Это ещё почему?
— Во-первых, потому что рассказываешь. Ладно, я тут один, а был бы кто-то ещё, то на умишко бы намотал, а после слушок пустил, что этот, мол, и впрямь стукачок, сам раскололся. И тогда — всё, на зоне тебе не жизнь, а сплошные убытки. Хотя… Шатун и Чуря наверняка уже всем насвистели, так что — поздняк метаться, слухи о твоей масти уже пошли. Я так думаю.
— Понятно. А что во-вторых?
— А во-вторых, следак тебя тупо подставил, а ты повёлся. Получилось, как говорится, кнутом и пряником. Сперва ласково побазарил с тобой, срок дал, чтобы типа подумать, и сразу же прессанул чужими руками. Он что же, не знал что ли, какие порядки? Знал, сука, поэтому и дал тебе пару дней, чтобы по своей воле, быстрее собственного визга к нему потом прибежал, только бы в общую камеру не запихнули и не в кандей. К бабке не ходи, завтра к утру сюда нам ещё подселят каких-нибудь… ушибленных на всю голову. И если ты с мусорами не законтачишь, не сдашь кого надо, прессовать тебя будут жёстко. Вот так вот, паря. А ты говоришь, за что, почему… Не верь прокурорским, но и не бойся. И, главное, ничего у них не проси. Всё равно вывернут всё наизнанку, даже и не заметишь, как под шконкой окажешься.
— Так что же мне делать?
— Что, что… Откуда я знаю? И вообще, советы давать — это не по понятиям… Хотя…
— Что хотя?
— Да есть один вариант. Стрёмный, конечно, но лучше уж так. Короче, если твои кореша не суки и что-то там где-то могут, им можно маляву послать, что, мол, гнобят тебя тут не по-детски и надо этот вопрос как-нибудь порешать.
— Малява — это записка на волю?
— Точно так.
— И как я её передам?
— А это уже не твоя проблема. Тебе только на бумажке черкнуть, а кому передать найдутся.
— А сколько платить за это?
— Хороший вопрос. Правильный. Соображаешь, — одобрил Самсон. — Платить твои кореша будут. Ну и ты… как-нибудь после… тоже должок вернёшь. Тоже кому-то поможешь. Ты — мне, я — тебе. На том и стоим.
Я сделал вид, что задумался.
— Нет. С малявой я пока обожду. Со своими можно и по-другому связаться. Только и надо что в одно место попасть, пусть даже с конвоем, а там уж… что надо и кому надо, увидят.
— Ну, с этим вообще без проблем. Заяви, что хочешь признаться ещё в одном эпизоде, и скажи, что всё покажешь на месте.
— А разве так можно?
— Ещё как можно. Следственный эксперимент называется…
Всё вышло, как и предупреждал сокамерник. В ночь с воскресенья на понедельник к нам подселили ещё двоих — звероватого вида амбала и жилистого мужика с наколками по всему телу. Статья у обоих — грабёж. Если такие начнут прессовать, хрен отобьюсь. Шатун и Чуря, в сравнении с ними, сущие дети. До самого утра глаз не сомкнул, всё ждал, когда за дело возьмутся. Однако нет — обошлось. Видимо, команда не поступила. Хотят посмотреть, как поведу себя на допросе…
В допросную меня повели в половине девятого, минут через двадцать после Самсона. И это нормально. Любой подсадной обязан доложить опера́м о том, что узнал от клиента, раньше, чем сам клиент расскажет об этом адвокату и следователю или сделает, что собирался. А иначе какой смысл подсадки? Информация — это такой товар, который приходит в негодность быстрее любого другого. Главный вопрос — как ею распорядиться? Промедлишь — сведения станут неактуальными, поторопишься — раскроешь агента и, возможно, упустишь более крупную рыбу.
Давать противнику фору я не хотел. Бежать перед паровозом — тоже. Поэтому, только войдя в допросную, сразу потребовал переговорить с глазу на глаз с адвокатом. Следователь не возражал.
Когда мы остались одни, я без долгих раздумий заявил, что со дня на день меня должны обвинить ещё в одном убийстве, поэтому, чтобы заранее пресечь любые поползновения, хочу рассказать, что там было на самом деле. Причем, не только рассказать, но и показать на месте. Последнее — условие обязательное, потому что я мог подзабыть кое-какие детали того эпизода, а путаться по пустякам означало остаться под подозрением.
О случае на улице Усиевича мы говорили около получаса. Даже удивительно, как быстро господин адвокат купился на мою провокацию. А я ещё думал, соображал, как бы не переиграть. В реальности всё оказалось гораздо проще. Меня отправили ждать в отстойник, а адвокат побежал выяснять у следователя и оперо́в, как моё заявление стыкуется с тем, что «сказала наседка» и как действовать дальше. Понятно, что мне это всё он преподнёс по-другому, сказав: «Ты, Андрей, пока подожди, ни с кем не общайся, а я попытаюсь пробить по своим каналам, что они там начудили. А защиту мы после обдумаем…»
Ждать пришлось больше пяти часов. В сущности, не так уж и много.
Мне было абсолютно пофиг, кто у них главный — следователь, адвокат или милицейские, кого используют втёмную, а кого — открыто. Основное я уже выяснил: все они считают меня наёмным убийцей на службе у КГБ, ЦРУ, мафии, инопланетян (нужное подчеркнуть). И сейчас им — кровь из носу — надо узнать, кто мой куратор, как я получаю приказы, как отправляю отчеты и как связываюсь с руководителем акции в случае форс-мажора…
