Ознакомительная версия.
Ноги дрожали, он весь трясся, как осиновый лист, а когда пошел к корзине, его повело в сторону, и он ударился о каменную стену. Наконец перенес ноги через край, ухватился и ворот. Пошло очень легко, а когда поднялся, Апоница закрепил ручку и сделал шаг навстречу. Морщинистое лицо старого наездника было грустным, в глазах Иггельд увидел море сочувствия.
– Сядь, – предложил Апоница мягко, – переведи дух. День был трудным и… тяжелым.
Иггельд вскричал, слезы брызнули из глаз:
– Что, это все? Все?
– Все, – подтвердил Апоница.
– Так быстро?
– На этот раз… да.
Он заплакал громче, плечи затряслись, рыдания распирали грудь и становились комом в горле.
– Но разве так можно? Так просто?
– Это жизнь, – сказал Апоница.
– Я не отдам!.. Я не отдам его убивать!
Апоница с сочувствием привлек его к себе на грудь, широкая шершавая ладонь с твердыми мозолями с неловкостью прошлась по спине, по плечам, пригладила волосы.
– Я понимаю, – сказал он тихо. – Думаешь, я с легким сердцем отдаю на смерть? А чего же я тогда в такие вот дни напиваюсь… трое суток меня корчит! А за все эти годы должен бы привыкнуть, как думаешь?
Иггельд оторопел, даже слезы высохли. Неверящими глазами смотрел на главного смотрителя. Да, все знали, и он знал про запои лучшего знатока драконов, но как-то не приходило в голову связать их с отбраковкой молодняка.
– Как же вам тогда плохо, – вырвалось у него.
– Очень, – признался Апоница. – Но что делать? Ты можешь предложить другой выход?
Иггельд дернулся.
– Нет, не могу!.. Но и отдать Черныша на смерть не могу. Это же мой… Я его с рук кормил! Он мой палец сосет, когда спит. Он такой теплый, такой ласковый… Он все понимает!
– Он слабый, – обронил Апоница грустно.
– Он не слабый!
– Слабее других, – уточнил Апоница.
– Ну и что?
– Для дракона, малыш, это самое главное – не быть слабым. И так намного слабее людей… в сравнении, конечно. У человека почти все рождаются нормальными, уроды – редко. У драконов почти все уроды, ты сам видел безглазых, безлапых, двух– и трехголовых… Другие вроде бы с виду нормальные, но не смогут давать племя, у кого-то не отрастут крылья, иные помрут от неведомых болезней… Это все наказание, как говорят маги, за грех подражания Творцу. А по-моему, никакое это не наказание, а просто неумение сотворить живое Одно дело Творец, другое – эти критиканы, что решили утереть нос старику и показать, как надо. Так что, если хотим спасти драконов, должны заранее отбраковывать всех, кто помешает полноценным. Иггельд, мы могли бы прокормить вдвое больше драконов. Даже втрое!.. Но отбираем только самых здоровых. И то, сам видишь, сколько больного потомства от этих самых здоровых.
Он говорил тихо, с болью, потрясенный Иггельд наконец смутно ощутил ту огромную тяжесть, которую несет на себе смотритель, но тут же душа испуганно запахнулась, он вскрикнул:
– Я ничего не хочу понимать! Я не хочу, чтобы мой Чернышик умер! Не хочу, чтобы его… убили.
Апоница привлек его к себе, широкая заскорузлая ладонь гладила по голове, а Иггельд, уже не сдерживаясь, рыдал навзрыд Плечи вздрагивали, весь трясся, слезы выходили трудно, уже не светлые детские, а горькие мужские, слезы жгучей потери.
Апоница сказал мягко:
– Пойди погуляй. Если хочешь, отдохни день-другой. Работал тяжко, за троих взрослых мужчин. Заслужил отдых А потом, когда наберешься сил, приходи.
Иггельд спросил горько:
– А Черныша за это время убьют?
– Не Черныша, – объяснил Апоница, он поморщился. – Я всегда против того, чтобы давать имена детенышам. Потом они как будто уже .. ну, почти люди. Даже больше, чем люди. Родственники! Не Черныша убьют, а среди детенышей выберут самого сильного, понял? И отважного. Так это называется. Называется правильно.
Иггельд покачал головой.
– Черныша… Черныша убьют…
Апоница помрачнел, сказал зло:
– С сегодняшнего дня всякого, кто даст имена детенышам до последней выбраковки, – выгоню! И назад не приму. Путь Куявии – уменьшать страдания человеческие.
* * *
Закат на редкость долгий, а облака громадились в несколько этажей, снежно-белые вверху и раскаленно-красные снизу, даже видно, как пылает днище, рассыпаясь на пурпурные угли. Ночь не приходила и не приходила, он измаялся, истомился, наконец пурпур на небе сменился багровостью, а та уступила темной синеве, на смену которой наконец-то пришла звездная чернота горной ночи.
Он прокрался из дома, дядя уже заснул, как и его жена с детьми, воздух снаружи показался даже теплым, хотя на самом деле не успел остыть после теплого июньского дня. На улице тихо, от корчмы доносятся шум, песни и треск табуреток.
У котлована горят два смоляных факела, а над местом, где раньше спускали лестницу, а теперь – корзину, настоящий фонарь с двойными стенками из бычьего пузыря. Корзины нет, он пометался вдоль котлована, пока не наткнулся на запертый сарай. Замок огромный, а ключ, как он помнит, только у Апоницы.
Сердце застыло, похоже, Апоница что-то чует, никогда раньше не запирал корзину. Никто в здравом уме не полезет ночью в котлован к драконихе с ее выводком, а если и полезет, то таких не жаль, среди людей тоже нужна чистка от больных, слабых и дураков.
Он уже отчаялся, когда вспомнил о мастерской Якуна, у того всегда на стенах мотки веревки. Волосы встали дыбом от одной только мысли, что украдет, нарушит, по всему телу пробежала волна страха. Поколебался, однако ноги уже несли к мастерской, дрожащие пальцы тихохонько взялись за дверную ручку.
Отворилось без скрипа, через окошко падал слабый лунный луч, но и без него Иггельд отыскал бы веревки, их здесь множество: толстых, тонких, гладких, как будто смазанных жиром, и мохнатых, будто со вставшей дыбом шерстью.
Вскоре, закрепив веревку за столб у заборчика, спускался по темной стене в еще большую темноту. Сильный запах могучих зверей достиг ноздрей внезапно, Иггельд успел удивиться, почему же раньше не обращал внимания, потом подумал, что днем и так много впечатлении, а сейчас в полнейшей темноте только и надежда на запахи…
Ступни наконец коснулись твердого. Иггельд постоял, прислушиваясь, но лунный свет не доставал до дна котлована, тот казался перерезанным наискось пополам: верхняя часть залита слабым призрачным светом, извиваются струйками воздушные потоки, поднимаются, а здесь придется идти на ощупь…
Впереди послышался грозный всхрап. Иггельд остановился, прошептал:
– Это я, Иггельд!.. Не раздави меня нечаянно.
Дальше продвигался, стараясь не поднимать ноги высоко, чтобы не опустить на спину или голову нечаянно отползшего дракончика. Запах становился сильнее, в лицо пахнуло жарким и влажным теплом, он догадался, что стоит перед пастью драконихи. В темноте вспыхнули, казалось, два светильника, желтые, приглушенные, Иггельд застыл: никогда раньше не видел, что у драконихи глаза светятся.
Ознакомительная версия.
