не взмолилась о пощаде!
Хотя, если честно, я под конец и сам готов был признать поражение. Я, может, и не скорострел, но три часа — это всё ещё три часа… Хорошо, что я после клонирования был как новенький. Иначе бы не смог быть настолько убедительным.
А когда Кэт уснула, сладко засопев, я снова выбрался из капсулы и уселся на стул.
Дул свежий ночной ветерок. После дневной жары он казался благословением небес. От двух лун света было много, и я снова оглядывал Алтарное.
Удивительно, как много люди могут сделать за полтора года… Обычные, ленивые, избалованные цивилизацией, криворукие, не привыкшие к физическому труду… Это всё, как оказалось, быстро исправляется, если очень хочешь жить. Тем более, если хочешь жить, как человек, а не как его древний предок из учебника истории…
А ещё я подумал о том, что если мы всё-таки победим, то у Алтарного на руках будет столько оружия, что изменится всё.
И если сейчас это мир, в котором мы выживаем… И не всегда, надо признать, удачно выживаем… То после нашей победы это будет мир, в котором правит человек.
Впрочем, если мы проиграем, в этом мире будут править роботы.
В любом случае, эта планета станет другой, а мир вокруг окончательно изменится. Я налил себе вина, отсалютовал стаканом небу и прошептал:
— За мир, в котором правим мы…
Глава 2
Натурально, бардак
Дневник Листова И. А.
Пятьсот двадцать первый день. Все Алтари окрестностей.
Утром я нашёл Кукушкина очень занятым. Он пытался одной рукой нарисовать примерное расположение Алтарей в окрестностях.
Дело осложнялось тем, что вторую руку Иваныч держал на светящемся окошке Большого Алтаря. Откуда, видимо, и срисовывал местоположение нужных точек.
В итоге, будущую карту и стол, на котором она лежала, пытался держать Ольша. Он же пытался держать над Иванычем зонтик, потому что сверху иногда прилетала мелкая крошка: на крыше комплекса репликации обтёсывали камни для крепости.
Шум вокруг стоял такой, что я, честно говоря, не понимал, как тут мэрия работает. Видимо, настолько привык к тишине гор, что теперь морщился от каждого резкого звука.
— Да держи ты крепче! — рявкнул Иваныч Ольше, когда бумага чуть сдвинулась.
И тот, само собой, выполнил указание. Ну то есть, напряг руку с зонтиком и приготовился, видимо, встречать целый дождь из камней.
— Да не зонтик, а бумагу! — возопил Кукушкин.
— Прости, Иваныч! — Ольша попытался переключиться одновременно на бумагу и стол.
В результате, зонтик начал опускаться и, в конце концов, лёг на плечо Кукушкина.
Мэр пару раз дёрнул плечом, тяжело вздохнул, огляделся… Увидел меня и радостно потребовал:
— Вано, будь другом! Отбери у Ольши зонтик! Подержи пока сам!
— Давай! — забрав у бедного Ольши зонтик, я стал разглядывать карту из-за плеча Кукушкина.
— Так! Вано! Надо отобрать… Наверно, человек двенадцать! — решил мэр. — Они возглавят отряды, которые поедут за оружием к Алтарям на восток.
— Отряды большие нужны? — уточнил я.
— Нет, просто охрана, — ответил мэр. — Перевозка тяжестей будет на ребятах Джошуа.
— То есть хорошо бы, чтоб они языки знали? — догадался я.
— Тоже неважно! — Кукушкин мотнул головой, так как руки у него были заняты. — Переводчиков нам предоставит Семён.
— Ну ладно, — кивнул я.
— Я отправил бригаду прокладывать дорогу к горам, — проинформировал меня мэр. — Они с помощью багов снимут дёрн и уложат туда брёвна. Надо увеличить поставки древесины.
— Так… — заинтересованно проговорил я.
— Вано, что «так»? — возмутился мэр. — Надо тебе послать гонцов к своим людям в факторию. Пусть переключаются с соли на дерево, помогают Намжалу!
Видимо, Иваныч имел в виду восточную факторию. Не западную. Потому что западная гнала сплошным потоком мясо, шкуры и кости.
— Ладно, отправлю. Как только избавлюсь от почётной обязанности держать зонтик! — не стал я спорить.
— Сейчас Пустырник придёт… И тоже будет держать! — буркнул Иваныч. — Ты только своим ребятам, которые к Алтарям пойдут, объясни, что на карте из-за одного Ольши… В общем, расположение Алтарей будет приблизительное!
— А чего я-то⁈ Иваныч! — Ольша возопил так, будто получил удар в самое сердце, причём со стороны спины.
— Потому что руки-крюки! — засопев, отрезал мэр.
Я только улыбнулся и покачал головой. Иваныч ругается, потому что ругается. Вот такой он человек, который не может решать вопросы, не повышая голоса и не сбрасывая психологическое напряжение на окружающих. При этом Кукушкин отлично понимает, что людям вокруг это не слишком приятно. Но, видимо, ничего не может с собой поделать. Потому что — как я уже говорил — он ругается, потому что ругается.
И тогда в дело вступает незаменимый Ольша. Человек-актёр, а по совместительству — человек-непробиваемая-стена.
Любой удар от Кукушкина он принимает на себя, демонстративно показывая, какую ужасную боль причиняют ему слова любимого шефа. При этом за Ольшу можно не беспокоиться. Уверен, по вечерам он сидит на кровати, записывает особо понравившиеся перлы и во всё горло хохочет.
Дождавшись, когда Кукушкин спустит пар, а Ольша этот пар аккумулирует в себе, я решился задать вопрос:
— Иваныч, а зачем деревом устилать дорогу? На неё половину Пущи спустить можно…
— Вано, ну так там люди будут ходить? А баги ездить? Ну что ты, как маленький! — возмутился Кукушкин. — Дорога должна быть нормальной дорогой, а не просекой среди леса!
Я только открыл рот, чтоб спросить, чем его просеки не устраивают, как Иваныч снова заговорил:
— Ты вспомни ужас, который тут осенью творится! Когда трава эта полезет, мы задолбаемся! Надо сейчас всё там вычистить! Чтоб два раза не мучиться.
— Ты думаешь, осенью ещё будет идти война? — я как-то надеялся, что всё получится закончить пораньше.
— Не уверен… — болезненно поморщившись, ответил мэр. — Но даже если мы победим, дорога всё равно пригодится. Вано, привыкай думать
