— Хватит. Чего он хочет? — спрашивает судья со вздохом. Толстый, вальяжный распорядитель жизни и смерти. Иудей переводит.
Германец взрывается водопадом слов. Тит Волтумий морщится, слушая.
Иудей начинает переводить слова германца:
— Он просит суда богов.
Я поднимаю брови. Все озадачены.
— То есть? — спрашивает Ликий Пизон.
— Поединок. Он требует поединка с обвинителем.
Интересный поворот. Я с интересом смотрю на толстого судью. С ним поединок?
Германец показывает в сторону толстяка.
— С этим? — спрашивает иудей. Слушает варвара, поворачивается и говорит всему залу: — С этим.
Германец кивает. Да, да, да.
Божий суд против римского права. Смешно.
Все уставились на судью. Ликий Пизон на глазах бледнеет. Бедняга. Щеки становятся пергаментными, словно из толстяка всю кровь выпустили.
— Со м-мной?
Разве можно быть таким недоверчивым? Я встаю. В зале — шум и смешки. На меня оглядываются.
— Что же вы, Ликий Пизон? — говорю я насмешливо. — Вам выпала великая честь выступить в защиту цивилизации и римской культуры — против, скажем прямо, воплощения варварства. Вы же об этом так горячо говорили? Каким оружием предпочитаете биться?
Ликий Пизон порывается что-то сказать, но не может. Вокруг откровенный хохот. Мы римляне. Мы любим, чтобы наш суд был настоящим представлением.
Я продолжаю:
— Возьмете гладий? Или, может быть, фракийский меч? Или вы предпочитаете спату? Благородный Ликий Пизон, расскажите нам о своих предпочтениях.
Я почти не издеваюсь. Я действительно жду ответа. Мне на самом деле интересно.
Зал уже лежит. Хохот такой, что германец растерялся. Он не понимает.
Бедный Ликий Пизон пытается взять себя в руки. Мне его почти жаль. Цвет его лица меняется от красного к белому и обратно. Причем очень быстро. Так не бывает, но так есть.
Наконец, бедняга находит способ сохранить остатки достоинства:
— Римское право — вот главное, чем мы должны руководствоваться!
Отличная фраза. И главное — ни о чем. Я вспоминаю, как Цицерон презрительно поддел одного из подобных знатоков: «Хорошо, давай поговорим о римском праве. Ведь это как раз то, о чем ты ничего не знаешь». Хороший был оратор, пока его не убили.
Хохот уже всеобщий. Легионеры, охраняющие варвара, стоят с красными лицами, пытаясь сдержать смех.
— Тогда позвольте мне, — говорю я.
Молчание. Теперь уже такое — совсем полное. Полнее не бывает.
— Что? — спрашивает Ликий Пизон. — Что вы имеете в виду, легат?
«Всего лишь раб». Я готов выйти и вонзить в германца клинок. Что, я тоже становлюсь варваром?
Нумоний Вала поднимается, просит внимания. Все затихают — легата Восемнадцатого здесь уважают.
— Легат Деметрий Целест шутит, — говорит Нумоний громко и четко. — Конечно, он уважает римское право и власть, данную Августом пропретору. Так, легат?
Он смотрит на меня с намеком — отступи.
Я молчу. В голове звучит только: «Это мой меч. Я убиваю им своих врагов». Дурацкая молитва новобранцев…
— Я — не варвар.
— Легат?
Я говорю:
— Конечно. Я уважаю. Простите, судья. Прошу вас продолжать.
* * *
Наступает время огласить приговор.
Входят ликторы, их шесть человек. Они несут снопы розг, но без воткнутых в них топоров. Пропретор, конечно, имеет право выносить смертные приговоры — всем, за исключением римских граждан. Утвердить смертный приговор гражданину Рима имеет право только принцепс.
За ликторами выходит пропретор. Надо признать, сегодня Вар — само достоинство.
— Вы вынесли решение? — спрашивает Квинтилий Вар.
— Да, пропретор. — Ликий Пизон почтительно склоняет голову.
— Огласите.
Ликий Пизон начинает зачитывать приговор. Пухлые руки его изгибаются в изящном ораторском жесте, который сейчас, здесь, выглядит издевкой.
Ликий Пизон говорит. Я почти не слушаю — выхватываю из речи судьи только отдельные фразы.
— Оный варвар уличен в проникновении в дом пропретора Публия Квинтилия Вара, освященный властью Рима… Можно расценивать это… как попытку посягнуть на жизнь римского гражданина… государственного лица… наделенного властью… с этой целью проник в комнату легата… и убил раба, принадлежащего Гаю Деметрию Целесту… о чем получено признание под пыткой. Свидетелями доказано ранение преторианца… попытка сопротивления при аресте… что расценивается как умышленное покушение на жизнь римского гражданина. Наказание за подобное преступление должно быть жестоким и незамедлительным. Варвар Херим из племени фризов приговаривается…
Драматическая пауза. Чуть передержал, думаю я.
— …к позорной смерти через распятие!
Зал шумит. Впрочем, в обвинительном приговоре никто и не сомневался.
Квинтилий Вар слушает судью и кивает. Да, все понятно. Все достаточно просто. Раб — ерунда, за убийство раба положен штраф, а для негражданина Рима — бичевание. Но за покушение на убийство римского гражданина — тут наказание должно быть самым жестоким. Жесточайшим.
— Я утверждаю приговор, — говорит пропретор. Секретарь подносит ему пергамент и тростниковый калам, обмакнутый в чернила. Пропретор выводит закорючку, кивает. Сделано. Секретарь уносит приговор, который будет подшит вместе с сотнями других официальных бумаг. Рим — это в первую очередь горы бумажной отчетности.
И это все?
Пропретор в задумчивости потирает руки, на них — пятна чернил. Поднимает голову, взгляд его падает на Тита Волтумия. Тот вскакивает, вытягивается.
— Центурион! — приказывает Квинтилий Вар. — Возьмите своих людей и сделайте это.
Лицо Тита Волтумия на миг застывает. Затем центурион берет себя в руки.
— Пропретор?
— Что вам не ясно, центурион? Распните этого варвара!
Я качаю головой. Очередная насмешка судьбы. Центуриона опять заставляют заниматься тем, чем заниматься он, по сути, не должен. И не хочет.
— Слушаюсь, пропретор.
Вар кивает всем и уходит. Всеобщее обсуждение.
Германец смотрит то на одного, то на другого римлянина. Возможно, он убийца, но глаза его, заплывшие и растерянные, вызывают жалость. Он ничего не понимает. Он пробует что-то сказать, на него никто не обращает внимания. Смешно.
Иудей уже куда-то исчез. Наконец я не выдерживаю:
— Квириты! — Они все оборачиваются. Ликий Пизон смотрит на меня, Тит Волтумий смотрит на меня. Остальные в атриуме — тоже смотрят на меня. — Переведите ему кто-нибудь приговор, — говорю я устало. — И давайте с этим закончим.
Нет ничего хуже неопределенности. Даже варвар и убийца имеет право знать, что скоро умрет.
