Базел сбросил еще одну охапку веток и помог Венситу разложить их по каркасу, соорудив из них грубую крышу, которая не была полностью водонепроницаемой, но была достаточно близкой к ней, чтобы уберечь от намокания. Градани поднял глаза и начал говорить, когда руки Венсита замерли, затем остановился, узнав отстраненное выражение его лица. Никто по-настоящему не видел глаз Венсита из Рума задолго до падения Контовара, но казалось, что он смотрит в глубины, которые мог видеть только он. Затем он начал улыбаться.
- Венсит?
- Минутку, Базел. - Венсит усмехнулся, и его пальцы странно изогнулись. Они, казалось, на мгновение закружились, и его глаза один раз запульсировали. - Вот так, - сказал он с удовлетворением. - Давай закончим с этим; Кенходэн скоро вернется.
- И сделает ли он это сейчас? Я думаю, он нашел удобное место, чтобы наблюдать за нашей работой, и я его мало виню.
- Это потому, что ты милосердная душа, Базел, в то время как я... Ну, скажем так, я немного менее щедр, чем ты.
Руки Венсита снова замерли, и волшебник оглянулся через плечо как раз в тот момент, когда Базел услышал возмущенный вопль.
Градани рывком выпрямился, повернувшись на звук и потянувшись за своим крюкообразным ножом, но остановился в изумлении, когда Кенходэн подскочил над упавшим деревом и бросился в лагерь. Базел никогда не видел, чтобы он двигался так быстро, и никогда не слышал звуков, похожих на те, что издавал Кенходэн на бегу. Глаза градани сузились, когда рыжеволосый мужчина дернул его за пояс, пританцовывая на месте, как сумасшедший.
Базел взглянул на Венсита, когда Кенходэн сбросил бриджи, чтобы наступить на них обеими ногами в сапогах. Венсит начал хихикать, и Базел ухмыльнулся. Конечно, нет. Даже Венсит на самом деле не стал бы...!?
Кенходэн перестал орать и стоял в своих панталонах, обвиняюще глядя, как волшебник справляется со своим смешком. Венсит невозмутимо оглянулся, когда рыжеволосый мужчина поднял раздавленное насекомое и сунул ему под нос.
- И что, по-вашему, это может быть? - зарычал Кенходэн.
- Почему же, - невинно сказал Венсит, - по-моему, это похоже на сарамантанского огненного муравья. Ты принес дрова для костра, Кенходэн?
* * *
Кенходэн вытер остатки пикантного рагу из своей миски кусочком хлеба. Базел был удивительно хорошим поваром, и Кенходэн снова почувствовал себя почти человеком, когда тушеное мясо согрело его живот. Конечно, "почти человеком" - это не совсем то же самое, что "удобно", и он пошевелился и потрогал грубо ужаленную часть своего тела. Он хотел разозлиться из-за этого, но не мог. Он заслужил это, и этот опыт был своего рода посвящением. Он больше не мог сомневаться, что действительно был частью внутреннего круга волшебника, иначе Венсит никогда бы так с ним не поступил.
Он с благодарностью потянулся. Приключения были не такими, какими их считали, но его нынешнее расслабление было тем слаще, что ему предшествовали напряженные усилия.
- Это было восхитительно, Базел, - лениво сказал он, - но мне немного не по себе из-за того, что сейчас все происходит так медленно.
- Не бойся, парень. Я думаю, они не могли добраться до моста раньше середины утра, и они вообще ничего не знают о тропе. Они не будут сильно преследовать нас через деревья, даже если они достаточно безумны, чтобы двигаться всю ночь. - Он покачал головой. - Мы не увидим их раньше завтрашнего дня.
- Тогда, по крайней мере, мы сможем отдохнуть ночью, - сказал Кенходэн.
Он взглянул поверх угла навеса и замолчал. Их полянка проделала дыру в лиственном пологе, и он смог увидеть небо. Туманный дождь прекратился, и пока он наблюдал, облака разошлись, чтобы освободить луну. Он уставился на нее, и в нем проснулось невыразимое желание. Это не противоречило его томному содержанию; скорее, это казалось частью его, как мягкая, сладкая боль, и его рука почти непроизвольно потянулась к футляру для арфы.
- Парень, - пророкотал Базел, - я не очень уверен, что ты проявляешь мудрость. Я уверен, что, по моему мнению, мы намного опережаем их, но...
- Оставь его в покое, Базел, - мягко сказал Венсит.
Глаза градани сузились, но Кенходэн этого не заметил. Он открыл футляр с арфой, его взгляд был прикован к луне, и в его зеленых глазах был странный ответный блеск. Он почувствовал, что плывет в невероятно ярком лунном свете, и ощутил отдаленный трепет, когда что-то внутри него зашевелилось.
Он сел, положив арфу на колено, и его пальцы потянулись к струнам. Он коснулся их кончиками пальцев, и они, казалось, задрожали, умоляя его дать им голос. Его лоб мечтательно нахмурился при этой мысли, потому что он понятия не имел, что хотел бы играть. У него вообще не было идей - серебряный свет лишил его мыслей. Он опустел так внезапно и мягко, что он даже не заметил.
И все же, если он понятия не имел, что играть, у него не было выбора, кроме как играть в любом случае. Им овладело принуждение, когда ранящая красота облачной луны овладела им, и его пальцы ударили по струнам по собственной воле.
Они творили безжалостную магию ночью.
Музыка лилась из арфы, богатая и вибрирующая, поющая сквозь деревья. Лес Хев затих. Животные и птицы застыли в темноте, так же загипнотизированные, как и его спутники, красотой, струящейся по тихим, туманным проходам серебристо-зеленого и черного цветов.
Кенходэн не знал названия для музыки, которую он творил. Она была потрясающа. Мощная. Слишком прекрасная, чтобы выносить. Он плыл по ней, не так, как по ветру, но даже сквозь поток нот он видел блеск глаз Венсита. Скрюченные пальцы волшебника дрожали, как будто им тоже хотелось погладить струны, но лицо и тело Венсита были напряжены, когда музыка бушевала, как море.
Кенходэн никогда не знал, как долго он играл. Он жил с музыкой и в ней, плыл по ней, тянулся сквозь нее и задавался вопросом, откуда она взялась. Она изливалась через него, как само море, и уходила в самое сердце тайны, и он был един с ней, захваченный чем-то большим, чем он сам, задаваясь вопросом, где кончается музыка и начинается он сам - или вообще существует разделение.
А затем ноты арфы резко изменились. Завораживающая красота мелодии осталась, но она приобрела более мрачный, резкий, жесткий оттенок, который швырнул его по головокружительным коридорам света и тьмы, стремясь к разрушению, даже когда он знал, что сидит под навесом, с которого капает вода, и гладит арфу. Образы пронзили его - ужасные образы, и он знал, что это были полузабытые кошмары, которые преследовали его во сне. Кавалерия с грохотом пронеслась по колышущейся траве, расплющивая ее, превращаясь в армию ужасов и пропитывая землю кровью. Он видел кричащих людей, гномов, градани и эльфов, рубящих и изрубленных, умирающих в агонии, когда сталь разрывала плоть. Он видел кипение колдовства, красное знамя с коронованным золотым грифоном и города, пылающие во время разграбления. Он видел храмы, пылающие под зловещими небесами, алтари, оскверненные убийством священников и изнасилованием жриц.
Он видел разрушения и муки завоевания, и эти образы наполнили его жгучей яростью, более ужасающей, чем любое боевое безумие. Они скрутили его на дыбе скорби, и музыка понеслась - теперь яростная и дикая, мчащаяся к развязке, гораздо худшей, чем простая смерть. Он увидел остров в спящем море, его скалистые берега и город с белыми стенами и башнями, которые мерцали под плачущей кроваво-красной луной. Он парил над ним, его мозг горел от наплыва музыки, сбитый с толку, когда по небу ползали светлячки. Они собирались, сплетаясь воедино, становясь сильнее, пылая, как северное сияние Вондерланда. Он съежился перед их мощью, когда они загудели и потрескивали в ночном небе, а затем взорвались. Они унеслись прочь, как молнии, и музыка арфы достигла апогея в крещендо гнева и печали, которое вырвало его из грез.
Песня - если это была песня - закончилась диким шквалом идеальных нот, и Кенходэн повалился вперед на свою арфу, опустошенный и измученный. Его раздирало ужасное отчаяние, его сердце разрывалось от горя и необъяснимого чувства сокрушительной вины, и слезы текли по его лицу, когда он склонился над арфой, как раненое животное, задыхаясь, и уставился на волшебника.
