крепче и меньше болели. Это, конечно, было не совсем то, чего от нас ждали главные инвесторы, но работа шла, и мы считали, что сможем довести все процессы до ума в штатном режиме. Лет за десять-пятнадцать.
— Кто-то не захотел ждать?
— Человек, впоследствии известный всем, как Красный Шторм, — кивнул Док. — Он был окончательно поехавший псих, но гениальный ученый, и, к сожалению, наше руководство тогда недооценило обе его ипостаси. Он носился с теорией, что колонию, способную уместиться в человеческом теле, невозможно запрограммировать на решение широкого спектра задач, а потому ее надо увеличить. Вынести, так сказать, за пределы одного человеческого тела.
— Это какая-то ересь и антинаучный бред, как по мне, — сказал я. — Из твоих слов вроде как следует, что нанороботы могут общаться между собой, а это невозможно. Нельзя передавать сигналы без передатчика и принимать их без приемника, а размеры «нано» не позволяют встроить ни то, ни другое.
— Ты хорошо разбираешься в молекулярной физике? — поинтересовался Док.
— Примерно никак, — сказал я.
— А в квантовой?
— На том же уровне.
— Тогда заткнись и не мешай мне объяснять на пальцах, — сказал он. — Я, если честно, и сам до конца не понимаю, как это работает. Говорю же, не был я в числе ведущих специалистов.
Он вздохнул и снова отпил из большой бутылки. Может, у него там и не вода.
— Его спросили, насколько надо расширить колонию. Он ответил, что в идеале — до бесконечности, но пока можно ограничиться одной только нашей планетой. Его подняли на смех. Идею не поддержали, в том числе и потому, что она здорово бы усложнила извлечение прибыли и уравняла бы в правах на новое качество жизни и бедных и богатых, что богатых, ясное дело, не слишком-то и устраивало. Но Красный Шторм был идейный коммунист и считал, что наука должна принадлежать народу и прочее в том же роде. И он принялся экспериментировать втайне от всех.
— И его никто не заложил? — удивился я.
— На первых порах, нет.
— А как же корпоративный дух?
— Его подручных интересовала наука ради науки, — сказал Док. — Там своя корпоративная этика, а коммерция им вообще побоку.
— И Красный Шторм встроил им механизм саморепликации? — уточнил я.
— Именно так. И сам стал первым носителем нового вида симбионтов.
— Так вот кто на самом деле убил два с половиной миллиарда человек? — сказал я. — Очень удобно — свалить все на мертвого.
— Как последний очевидец тех событий, официально тебе заявляю, что проверить мои слова ты не сможешь. Никто не подтвердит тебе того, что я сказал, и никто не опровергнет. Ты можешь либо принять это на веру, либо нет.
— И что было дальше?
— Это же очевидно, они начали размножаться, — сказал Док. — Но поскольку наши нанороботы были симбионтами, они не поглощали материю, а встраивались в нее. И тогда выяснилось, что с одинаковым успехом они встраиваются не только в живую материю.
— Что-то я не заметил, чтобы с тех пор кирпичи стали прочнее, — заметил я.
— Потому что задача делать кирпичи прочнее никогда перед ними не ставилась, — сказал Док. — Список задач составляла другая команда, он был очень обширен, и Красный Шторм скормил его своему детищу целиком. Симбионты, как я уже говорил, начали размножаться, мы слишком поздно заметили, что происходит и не смогли сдержать их распространение. Так началась эпидемия. А незадолго до ее окончания проявил себя и побочный эффект. Тот самый, с которым мы имеем дело сейчас.
— И как это работает? — спросил я.
— Я объясню.
* * *
Он был очень хорош, мой китайский коллега-телекинетик.
Пожалуй, на моей памяти, он был лучшим. Его огромная длань устремилась ко мне, вторгаясь в личное пространство и сминая зону моего контроля, наспех выстроенная дополнительная защита трещала по всем швам.
Еще немного, и он меня раздавит к чертовой матери.
Я был так сосредоточен на поддержании защитного поля, что даже не помышлял о контратаке.
Говорят, что в такие минуты вся жизнь проносится у человека перед глазами, но, черт побери, за исключением последних месяцев у меня была очень скучная и обычная жизнь, и проноситься там было нечему.
Только разговор с Доком почему-то и вспомнился.
* * *
— Но прежде я хочу, чтобы ты понял, зачем вообще тебе все это рассказываю, — сказал Док.
— Кстати, а зачем ты мне все это рассказываешь? — спросил я.
— Чтобы ты четко знал, с чем ты бьешься и во имя чего, — сказал он. — Побочный эффект уйдет, но все положительные свойства останутся. Болезни окончательно уйдут, старость отодвинется на десятилетия…
— И розовые пони станут танцевать на радуге, — согласился я.
— Утопии, конечно, не случится. Люди продолжат убивать друг друга в бессмысленных войнах, разве что оружие придется использовать чуть помощнее, потому что ускоренная регенерация никуда не денется, человеческая природа не изменится из-за чудо-машин, выведенных из пробирки…
— Философствованиями о порочности человеческой натуры я уже сыт по горло, — сказал я. — Нельзя ли ближе к теме?
— Изволь, — сказал он.
* * *
С некоторым удивлением я обнаружил, что ноги мои не касаются земли. Я не заметил, как меня вознесло на двухметровую высоту, так как был слишком занят тем, что не давал этому монстру меня раздавить.
Я видел его, он стоял метрах в двадцати от здания и смотрел на меня скрестив руки на груди. На вид ему было лет сорок, он был коротко стрижен и носил местную военную форму без знаков различия.
Возможно, это мог быть следующий Мао Цзедун.
При его появлении остальные нексты перестали меня атаковать.
Борден высунулся из-за угла и послал в его сторону автоматную очередь, но все пули зависли в воздухе, не долетев до цели больше метра.
Я снова вспомнил Безопасника и его уверенность, что редкий телекинетик может остановить летящую в него пулю. О, где же те простые и понятные времена, когда максимумом моих проблем были несколько психопатов на грязном складе посреди промзоны?
Он продолжал давить, я продолжал сопротивляться, и тут мы, видимо, достигли какого-то устойчивого равновесия, потому что кольцо вокруг меня перестало сжиматься.
Мы замерли в патовой ситуации. Он явно не мог давить сильнее, а я не мог контратаковать, потому что это сломало бы мою защиту.
С другой стороны…
Я сбросил защитное поле, и за миг до того, как мои кости могли бы затрещать, ломаясь и протыкая всякие внутренние органы, мир исчез в ослепительной и всепоглощающей вспышке второго аспекта.
А потом я полетел на землю с двухметровой высоты.
