— Мама хотела сказать, что Сеня живет чаяниями семьи и бизнесом, а я, вроде как, еще не определился с будущим. С братом все так и есть: он чуть-чуть погорюет и продолжит жить так, как привык, а со мной — нет: я пройду всю программу подготовки, в восемнадцать лет уйду в «Яровит», а после того, как отслужу минимальный контракт, вернусь в вашу команду и буду помогать уничтожать тварей, подобных этой…
* * *
…Перед входом в морг при Центральной патологоанатомической лаборатории Главного военно-медицинского управления Министерства обороны Российской Федерации обнаружился Горин — он стоял под серым навесом с надписью «Траурный зал», невидящим взглядом смотрел перед собой и не замечал ни ударов капель начинающегося дождя, ни порывов очень сильного и очень холодного ветра, ни пробегавших мимо студенток. Не реагировал и на нас. До тех пор, пока не почувствовал, что мы идем прямо на него. Зато после того, как «вернулся в себя» и оглядел нашу компанию, сообразил, что Арсений Викторович и Ольга Яковлевна имеют какое-то отношение к семье Еремеевых, шагнул навстречу и высказал всей семье очень теплые, красивые и, что самое главное, искренние соболезнования. А после того, как закончил с официозом, поймал взгляд Светланы Николаевны и добавил:
— Я был не самым близким другом твоего мужа, зато подружился с ним не из-за корысти, а по велению души. Так же сильно уважаю и тебя, поэтому с радостью помогу тебе и твоим детям всем, чем смогу. Ты только скажи, чем.
— Спасибо, Леш… — грустно улыбнулась она. Вернее, изобразила улыбку, так как к этому времени успела задавить все чувства и ощущалась абсолютно безэмоциональным роботом. Потом «благодарно» сжала предплечье Алексея Алексеевича, хотя не чувствовала ровным счетом ничего, познакомила его со старшим сыном, невесткой и внучками, сочла, что выполнила «обязательную программу», и снова оперлась на мою руку.
Не знаю, кто из девчонок предупредил Афину о нашем прилете, но она встретила нас в фойе и тоном, в принципе не подразумевающем возможности отказа, потребовала, чтобы все Еремеевы попили «водички». «Водичка», явно заряженная какой-то химией, обнаружилась на небольшом подносе, стоящем на стойке ресепшна, и едва заметно отливала серебром.
Арсений Викторович попробовал, было, заявить, что обойдется, но не тут-то было — Богиня Войны посмотрела на него, как на душевнобольного, и добавила в голос стали:
— Это было не предложение, а приказ!
Потом вперила тяжелый взгляд в Ольгу Яковлевну, которую колотила нервная дрожь, и взглядом подозвала к себе Витязя:
— А вам и вашим детям лучше пройти за Ильей Максимовичем в комнату ожидания. Кстати, это тоже не обсуждается!
— Евгения Алексеевна — штатный врач моей команды, и ее распоряжения действительно не обсуждаются! — сообщил Еремеевым я, проследил, чтобы вся «водичка» была выпита, а мать с испуганными девчушками ушла следом за Новиковым, затем поймал взгляд «старшей сестрички» и проартикулировал одними губами:
— Все, веди…
Пока шли по коридору, морально готовился к самым разным реакциям, начиная с нервных срывов и заканчивая обмороками. Поэтому не отошел от Светланы Николаевны даже тогда, когда старенький патологоанатом в чистом, но затертом халате вытянул из «стены» секцию с телом Виктора Викторовича. Но его супруга даже не поежилась — откинула с головы покойного простыню, оглядела чистое, без единой царапины, ссадины или синяка, лицо, провела подушечками пальцев по левой скуле, дотронулась до узла галстука, кинула взгляд на правую кисть, торчащую из-под ткани, и вопросительно уставилась на меня:
— Как я понимаю, все видимые части тела напечатали на биопринтере?
В этот момент «отъехал» Арсений Викторович, стоявший напротив, но был пойман Афиной. Так что дергаться я и не подумал — покосился на иссиня-бледного Егора, которого «опекали» Таня с Лерой, и утвердительно кивнул.
— Спасибо… — поблагодарила вдова, но опять не вложила в это слово ни капли истинных чувств, которых в ней просто не было. Зато присутствовало напряжение. И, кстати, усиливалось. Причем как-то слишком уж быстро. Вот напрягся и я. А Еремеева продолжила изображать робота — поинтересовалась, кто мотался к ним домой за костюмом для ее мужа, заявила, что и сама выбрала бы именно этот, похвалила парик и т. д. Потом посмотрела на младшего сына, как-то поняла, что он балансирует на грани потери сознания, и отправила его в коридор. А после того, как Егор и «его свита» вышли из помещения, задала еще десяток вопросов о реальном состоянии тела. Слава богу, патологоанатом оказался далеко не дураком, поэтому ограничивался либо общими словами, либо самым минимумом травмирующей информации, а как только Светлана Николаевна поняла, что ее берегут, и потребовала подробностей, я приобнял ее за плечи и мягко развернул лицом к двери:
— Нам пора: через несколько минут Панаева увезут в 'Лефо-…
Увы, мои надежды на то, что это известие вышибет ее из состояния бесчувствия, накрылись медным тазом буквально через секунду. Нет, «тот самый» вопрос она задала, как и полагается, с нешуточной экспрессией и даже рванула за рукав куртки. Но это тоже было игрой:
— Он еще тут⁈
Играла и во время недолгой «беседы» с Константином Михайловичем. Первым делом заглянула в его глаза, заявила, что сломан он качественно и уже не оклемается. Затем оглядела видимые раны и пожалела, что их не так много, как хотелось бы. А перед тем, как покинуть комнату, озвучила единственную фразу, в которые вложила хоть какие-то чувства:
— Знаешь, Денис, а ведь я, оказывается, успела отвыкнуть от грязи этого мира…
…Душевное состояние Еремеевой ухудшалось и следующие несколько часов. Ведь если после морга Арсений Викторович увез супругу и детей в московскую квартиру, а Егору по моей просьбе постоянно звонила то одна, то вторая, то третья сестра Тимура и старательно забалтывала, то Светлана Николаевна пребывала в постоянном напряжении. До переезда в Кремль и беседы с президентом она безостановочно отвечала на звонки и принимала соболезнования, потом два с лишним часа вникала в нюансы церемонии прощания, которую планировалось провести в Колонном зале Дома Союзов, и похорон на Новодевичьем кладбище, а ближе к семи вечера изъявила желание вернуться в морг и побыть с мужем. К этому моменту ее эмофон ощущался перетянутой струной, готовой лопнуть, поэтому я привел в исполнение план «Б», который готовил на всякий случай — согласился отвезти женщину куда угодно, и даже вышел с нею в коридор. А там мы «столкнулись» с Голиковой и Рыжовой, и эта парочка сделала все остальное:
— Светлана Николаевна, мы монтируем мини-фильм о жизни Виктора Викторовича. Все, что было в наших архивах, уже использовано, и теперь нам нужны ваши личные записи. А еще не помешает помощь с подсказками, так как мы знали его только с одной стороны, а вы — почти со всех…
Она ушла с ними вроде как «минут на пятнадцать-двадцать», но где-то через час Танька скинула мне фотку плачущей Еремеевой,
и сообщение, в котором утверждалось, что в ближайшие шесть-восемь часов ей будет не до поездок. Я, естественно, поверил, так что созвонился с Росянкой, выяснил, где они находятся, с помощью парней из первого взвода, подменяющих большую часть ФСО-шников, добрался до относительно небольшого, но очень хорошо оборудованного спортзала и, скинув верхнюю одежду, подменил Богиню Войны, рубившуюся с Егором.
Первые минуты полторы-две работал, оценивал физическое и моральное состояние парня, а когда понял, что он все еще в состоянии думать, добавил жесткости ударам, плавно взвинтил темп и рявкнул во весь голос:
— Что это за танцы нанайских мальчиков⁈ Дерись в полную силу!!!
Вот он и включился, разом перешагнув свой личный предел скорости, и начал вкладывать в каждый удар ненависть к Панаеву, отчаяние и страх перед будущим. Себя не жалел от слова «совсем»: с первой до двенадцатой минуты восемнадцатиминутного боя безостановочно атаковал, умудряясь бить даже из самых неудобных положений, почти не блокировал мои удары и не разрывал дистанцию даже тогда, когда стоило. Приблизительно в том же стиле рубился и в партере: компенсировал отсутствие достаточно серьезных навыков борьбы готовностью сдохнуть, но додавить, поломать или, наоборот, выкрутиться из абсолютно безвыходных ситуаций, тратил силы так, как будто работал на «читкодах», и раза четыре включал «второе дыхание». А после того, как закончилось самое последнее, с моей помощью перевернулся на спину, закрыл глаза, почти две минуты восстанавливал сорванное дыхание, а потом криво усмехнулся:
