— Прах и пепел! Что ты воешь, как голодная собака!
— Пора в путь? — деловито осведомился Кумбар, оправляясь от только что пережитого шока так же легко, как ящерица переживает потерю хвоста.
— Давно пора!
Конан сердито отвернулся от сайгада, проклиная свою уступчивость. Он ни за что не согласился бы участвовать в этом странном походе, если б не одно обстоятельство: его приятель, иранистанец Гассан, будучи в Пунте проводником варвара, умудрился крепко повздорить с деревенским шаманом, так что теперь ему приходилось спасаться бегством от преследований его посланников, вызванных магией из царства мрака. То же и Конан: приняв участие в первой длительной схватке, он невольно взял на себя добрую половину новых врагов Гассана, кои оказались не столько агрессивны» сколько назойливыми упрямы. И днем и ночью они с тоскливыми вздохами толклись где-нибудь поблизости, выжидая удобного момента, дабы впиться в полные сил и крови тела и переправить их туда, откуда явились сами.
Немногие в Пунте, да и в Кешане, и в Зембабве, умели использовать в качестве собственного войска мертвецов. Шаман обладал натуральными колдовскими способностями и порою достигал настоящего мастерства. Так, в соседнем племени он истребил весь скот (причем не из мести или по заказу, а просто из вредности), не видя в глаза ни единой овцы. На расстоянии же уничтожил он и вождя со всем его семейством, а также постепенно все мужское население, словно в насмешку оставив в живых только древнего старика да безногого юношу, на коего сейчас же свалились обязанности общего мужа, отчего он в скором времени благополучно скончался.
Издалека наблюдая за такими безобразиями, Гассан решил поправить положение несчастных дикарей, что не жалели для него и его приятеля, синеглазого киммерийца, фигурок из слоновой кости и золотых слитков. Держа в одной руке иранистанскую саблю» а в другой веревку, он пришел к хижине шамана, выудил оттуда хозяина, связал ему ноги, и, закрепив клинок прямо у шеи его, удалился. Теперь, стоило несчастному дернуться или даже открыть рот, чтобы позвать на помощь, и сабля тотчас рассекла бы его артерию. А поскольку колдуна знала и безумно боялась вся округа, то почти луну никто не посещал его — он так бы и отошел в мир иной, если б не случайность: заболел единственный сын вождя его племени, и тот срочно послал за шаманом.
Тогда-то киммерийцу и Гассану и пришлось испытать на себе гнев чернокожего колдуна. Два дня и две ночи они отбивались от зомби, что восстали из земли с одной только целью: отправить на Серые Равнины чужестранцев; затем, когда силы уже были на исходе, они предпочли скрыться из Пунта вообще, зная, что на чужой территории эти бездушные и безмозглые твари ориентируются много хуже, чем на родине предков.
Так пришел Конан в Туран, по дороге растеряв все, что ушел взять у щедрых дикарей. Один мешок со слоновой костью у него похитила дева из кабака на окраине Кутхемеса, другой — с золотом — он отдал сам: давняя его подруга из Самарры по злой воле местного нобиля безвинно попала в темницу, и, не имея времени заняться ее освобождением, Конан просто заплатил за нее всю сумму тюремщикам, и те выпустили бедную женщину на волю тайно, ночью. Сам же варвар снова двинулся в путь, освобожденный от богатства, но отягощенный заботой, ибо зомби и вне Пунта, хотя и не так активно, продолжали его преследовать.
Он чувствовал их присутствие даже сейчас, несмотря на то, что только накануне прибыл в Аграпур. Отличить оживленного колдуном мертвеца от обычного человека было непросто, особенно в темноте; меч и всякое другое оружие для них опасности не представляли; двигались они бесшумно и быстро — все эти обстоятельства делали почти невозможным избавление от преследования зомби, так что Конан ощущал не то что постоянную уже усталость, но и нечто похожее на обреченность. Правда, последнее чувство посещало его все больше в ночное время — во сне и перед ним. Взбешенный, варвар просыпался, клял всех богов, начиная всегда со своего Крома, а заканчивая мелочью вроде Бела и Золотого Павлина Саббатеи, проверял наличие и неразрывность черного круга из просмоленной веревки (только это средство могло остановить зомби), в коем теперь всегда спал, и вновь погружался в тяжелый, полуобморочный бредовый сон.
Кумбару знать о том было вовсе не обязательно, тем более что мертвецы двигались целенаправленно — за одним Конаном (а вторая их часть за одним Гассаном, который шел в Вендию), не трогая по пути никого. Пока киммериец, раздраженный более нелепостью этой погони, чем действительной опасностью, не представлял себе, каким образом можно избавиться от посланцев тьмы; с другой стороны, особенно они его не беспокоили — агрессивность их возрастала только тогда, когда Конан оставался один, а в остальное время они только крутились поблизости да тяжко вздыхали — вот как Кумбар сейчас.
— Сколько лет не оставлял я скромной обители своей! — навздыхавшись, воскликнул он, рукою обводя роскошные хоромы, заваленные дорогими коврами, изящными вазами кхитайского тонкого стекла, золотыми и серебряными кубками, изукрашенными самоцветами, горами богатого платья, — О, как привык я горевать в этих стенах в полном одиночестве, брошенный и друзьями и неверными девицами, что клялись в любви, но…
— Не скули! — грубо оборвал его варвар, вскидывая мешок на спину.
— Не буду, — тотчас согласился Кумбар. И он поднял мешок, бывший чуть ли не вдвое тяжелее Конанова, взвалил его на плечи, потом лишь прицепил к поясу меч и кинжал, кои взял в руки впервые лет за пять.
Устав страдать, сайгад подмигнул киммерийцу, сумрачно глядевшему на него, и ударом ноги распахнул дверь. Обленившаяся душа его наконец воспряла и приготовилась к дальней дороге; дрожь, охватившая сейчас тучное тело, была непонятного свойства: то ли старый солдат слишком оброс жирами и теперь они тряслись при энергичных движениях, то ли и в самом деле сердце, принимая токи пробудившейся души, сообщало волнение всем членам царедворца.
— В путь! — громко и визгливо сказал он, уже шагая по длинному коридору дворца. — В путь, мой верный друг!
Конан сплюнул. Кажется, в их походе сайгад собрался руководить… Что ж, посмотрим… Варвар еще раз сплюнул и не спеша, большими шагами, двинулся следом за Кумбаром.
* * *
Белка застонал и попробовал повернуться набок. Благодарение Митре, великому светлому богу, что в голове у воина до сих пор было пусто и темно, иначе ужас непременно сковал бы его сердце, обратил в камень, источил душу… Воз еды и воды он мог продержаться очень долго: шлем ого был с ним, и за это тоже следовало бы благодарить благого Митру — следовало бы, если б Белка понимал, что происходит. Словно окутанный туманом, мозг его улавливал самую малость в нынешней жизни: боль — тупую, ноющую, а с ней странные воспоминания, больше похожие на сон или бред.
