Конан сказал бы, смертельная усталость.
Действительно, у алтаря киммерийцу стало немного лучше, хотя он не любил сладковатый, приторный дым стигийских храмовых благовоний, а это были именно они. Чуть отдышавшись, он посмотрел на Мтомбу и вздрогнул, не сумев сдержаться. Глаза варвара привыкли к темноте, и он увидел, каким стал шаман за прошедшие три дня. Казалось, он постарел раза в два, если не больше. На Конана смотрел абсолютно седой старик, жутко осунувшийся, с глубоко запавшими глазами и серой кожей.
— Я стал мертвее мертвого, Конан,— медленно начал он.— Три дня я был на Серых Равнинах. Был и вернулся. Я видел и познал запретное для смертных и, как видишь, я плачу свою цену. Сейчас я еще не совсем здесь, и только знания древних стигийских трактатов, переплетенных в человеческую кожу, что я видел у Тот Амона, удерживают меня на границе с таким уютным безумием. И я еще не знаю, куда я шагну...
Мтомба замолчал и заговорил снова не раньше чем через две терции. Все это время Конан
стоял, боясь шелохнуться, и напряженно ждал продолжения. Он вполне понимал, что вряд ли это все, что ему хотели сказать.
— На Серых Равнинах я нашел дух ведьмы. Мы говорили и сражались, сражались и говорили, говорили и сражались... — Шаман опять замолчал, на этот раз всего на четверть колокола.
— Я проиграл... Проклятие умрет лишь, когда все женщины моего племени станут Черными Молниями Мщения и, свершив его, умрут во славу Сожженной. Или когда кровь женщины с белыми волосами, что пришла с сыном Полуночи, прольется на месте казни...
Тут Конан возмутился:
— Да ты совсем спятил! Предлагаешь принести Дайну в жертву ненормальному духу? Не позволю! Лучше пусть все ваши девицы превращаются в пантер и сдохнут — других потом себе найдете.
— Киммериец, я знал, что ты вряд ли согласишься...— все тем же ровным голосом проговорил Мтомба.— Но все-таки подумай: одна жизнь или несколько сотен?
— Приди в себя, колдун! Что ты там бормочешь? Тебе сейчас нужен глоток доброго вина, а потом обязательно следует хорошенько поспать. Когда придешь в себя, поговорим. — И киммериец направился к выходу.
— Подумай, Конан. До завтрашней зари у тебя есть время...
— Подумаю...— буркнул варвар и вышел на свежий воздух.
Хотя шаман давал ему время до зари, Конан не спешил просыпаться. Его разбудил вождь за час до полудня. Спросонья киммериец долго не мог понять, чего от него хочет этот кушит. Оказывается, всего полколокола назад воины обнаружили очередную жертву проклятия, всего в тысяче шагов от деревни, и уже без головы. Причем голову найти так и не смогли. Люди шепчутся, что это работа Великого Охотника. Не мог бы Конан взять ее смерть на себя? Чтобы пресечь дурные разговоры...
— Ну и как, интересно, я это сделаю?— хмыкнул киммериец.— Головы-то у меня нет! А люди спросят: куда ты дел голову? Что мне на это отвечать? Съел? Или закопал на всякий случай? Нет, в этой авантюре не участвую.
Вождю пришлось уйти. Дайна по-прежнему сидела в углу. Казалось, что за последние два дня она даже с места не сдвинулась. Конан задумчиво покачал головой, но трогать девушку не стал. Если не выгорит его задумка, пусть лучше ничего не понимает, когда ее резать поведут. Другого выхода все равно не будет. И дело тут вовсе не в желании или нежелании самого варвара. Когда кушиты узнают, как можно снять проклятие, они и разрешения спрашивать не будут, а он не бог, чтобы в одиночку расправиться с целым племенем. Как сражаются чернокожие, он хорошо знал...
Конан позавтракал и пошел к шаману. Сегодня Мтомба выглядел получше, но ненамного. Запах мертвечины почти исчез, во всяком случае, уже не так раздражал. Когда кушит заговорил, киммериец понял, что прежний «неправильный» шаман возвращается. Медленно, с трудом, но возвращается...
— Ну что, Конан, надумал чего-нибудь? — с тяжким вздохом спросил чернокожий, с трудом поднимаясь со своего ложа. — Я буду очень рад, если мы обойдемся без большого кровопролития...
— Кровопролития не будет,— отрезал Конан.— Я решил испробовать одну идею, если не получится — забирайте Дайну. Противиться не буду.
— И что ты задумал?— слабым голосом спросил Мтомба, пытаясь встать на ноги. Получалось у него плохо.
— Ты говорил, что сражался с духом и проиграл, так?
— Так.
— Я тоже хочу попробовать.
— Киммериец, в своем ли ты уме? Если меня, знакомого с магией не понаслышке, эта попытка чуть не убила, то ты ее точно не переживешь! Если выживет твое тело, то, скорее всего не выдержит твой разум. Ты навсегда останешься слюнявым идиотом, гадящим под себя!
— Хватит, хватит!— поморщился Конан.— Я услышал твое предупреждение, но намерен поступить, как задумал. Если ты, конечно, сможешь мне помочь...— И он выжидательно посмотрел на шамана.
— Помочь я тебе смогу, но предупреждаю еще раз...
— Заткнись!— грубо оборвал варвар.— Если можешь — начинай! Нечего сопли распускать.
Шаман молча доковылял до алтаря, пошарил за ним и достал маленькую коробочку.
— Помнишь, как я вчера сидел?— И, получив утвердительный кивок, продолжил:— Садись вот здесь... Поближе... Вот так. Бери.
— Что это?— спросил киммериец, осторожно взяв коробочку.
— Лотос.
— Черный?— с явным унынием спросил Конан, которому доводилось видеть людей, пристрастившихся к этому зелью. Больше всего они напоминали стигийских мумий...
— Нет, конечно!— возмутился шаман.— Всего лишь желтый. Черный употребляют или законченные идиоты, или очень сильные маги, которые могут подчинить или хотя бы сдержать его действие. Тот-Амон, например, иногда использовал черный лотос. Но очень осторожно. А мне до него далеко.
— И что мне с ним делать? — спросил слегка успокоенный варвар, осторожно открывая коробочку.
— Возьми небольшую щепотку и вдохни. Остальное сделаю я. Только предупреждаю...
— Все, заткнись! И делай свое дело!— оборвал киммериец и вдохнул пыльцу желтого лотоса.
Мтомба тут же начал монотонно мычать, сначала тихонько, потом все громче и громче. Через какое-то время в рваную мелодию начали вплетаться громкие гортанные выкрики... В руках шамана появился бубен. Дикий ритмичный стук постепенно становился все громче и громче, удивительным образом сочетаясь с пением.
Конан чувствовал его каждым кусочком своей плоти. Волосы киммерийца встали дыбом, как во время сильной грозы, а по спине потек холодный пот. Песнопения шамана были древними, как и его род. Первобытная исконно-природная магия захлестнула душу варвара. Все предметы вдруг стали отчетливо видны и заиграли удивительно свежими красками, хижина стала увеличиваться в размерах. Песнь Мтомбы превратилась в дикий, нестерпимо громкий рев и вдруг, когда варвар думал, что уже не выдержит, резко оборвалась. В наступившей тишине тихо ударили в бубен. Один раз. С этим ударом киммериец провалился сквозь землю. Он падал стремительно, успев лишь заметить быстро удаляющееся пятнышко слабого света над головой. А потом пришла Тьма.
