Наблюдая за привычным течением тех двух терций, которые назывались свободными, включая завтрак, Сагурн, неожиданно и неуместно ощущая тяжесть своих тридцати пяти зим, думал о том, что мало кто из них вернется живым и уж тем более не покалеченным.
Возможно, именно так и следовало поступать, как в этот раз — сообщать о том, что ты уже находишься на войне, в последний момент. Зная заранее, многие бы не спали ночью, другие неизбежно попытались бежать, были бы пойманы с криками и проклятиями солдат. Все это могло вызвать суматоху, панику и лишний страх.
А когда вдруг узнаешь, что враг перед тобой, то остается только защищаться. Может, и не думая о судьбах страны, а озаботясь лишь сохранением собственной жизни, да какая разница, если целью в том и другом случае является уничтожение противника. А Терранд — прав: такого слабого ополчения не было уже многие зимы.
Подойдя к Визалиусу, лежавшему, раскинув руки на земле, как будто напитываясь от нее силами. Сержант невольно позавидовал его редкому умению в любой момент, в любом месте вот так безмятежно отдаться отдыху, словно рождаясь заново.
Он собирался слегка толкнуть помощника носком сапога, привлекая внимание, но подойдя ближе, встретил внимательный взгляд светлых глаз. Это было другой, удивительной способностью Визалиуса — если бы сержант проходил совсем рядом по своим делам, юноша бы не пошевелился, но он всегда заранее чувствовал, когда идут именно к нему.
Он поднялся, выжидательно всматриваясь в лицo сержанта, и тот понял, что сын мельника заподозрил обман и нуждается только в подтверждении своих мыслей.
Сагурн кивнул, и ожидание исчезло с лица ополченца, заменившись спокойствием и жесткой решимостью. В который раз сержант порадовался такому солдату и собственному умению подбирать людей — остальные в отряде были не намного хуже, хоть и не все отличались такой свободной, неистовой и одновременно гармоничной силой.
Сержант сказал.
— Осторожно предупреди своих, что сегодня выступаем, однако вместе с остальными будете только вначале. До того, как построиться, привлекайте к себе внимание, уверьте всех, что отряд на месте, намекните на возможность того, что нас поставят вместе с армейскими. Вряд ли кто-то станет особо нами интересоваться, но на всякий случай нужно сделать так, чтобы ничто не привлекало внимания. У нас задание особое, следите за мной — как только сниму шлем, подбирайтесь незаметно, а там станет ясно, что делать.
Визалиус исчез, а Сагурн подумал: «Сейчас, во всяком случае, мне мало что известно».
И тут же с солдатской философичностью заключил: «Начальству виднее, там посмотрим и что велят, то и выполним».
Ободрив себя таким размышлением, он отправился дальше, заговаривая с другими сержантами, ополченцами и солдатами, выполняя указание Терранда, краем глаза наблюдая, как его ребята так же ненавязчиво демонстрируют свое присутствие. Снова заверещала труба, ополченцы обступили своих сержантов и спустились к реке.
Горы постепенно сдвигались, зажимая Акторсу, и ее ядовитая вода злобно бурлила, разбиваясь о валуны, нагроможденные по берегам и в самой середине течения.
Ополченцы, за последнее время привыкшие к полыхающему торжеству Золотой горы, примолкли, с опасением оглядывая черные вершины с одинокими скрюченными деревьями.
Чернота наплывала, окружая все предметы вокруг. Верхушки горной гряды почти смыкались наверху, сужая светлую полоску неба.
Здесь не требовался четкий строй, поэтому Сагурн и его люди то и дело заговаривали с другими, несмотря на то, что и на них гнетущая обстановка тоже оказывала неприятное воздействие.
Река повернула, скалы неожиданно расступились перед песчаной равниной, образовавшейся после древнего землетрясения. По ее границе вилась сосновая роща, полукругом охватывая плато и вдали переходя в настоящий лес. Над нею искрила верхушка Хрустального грота, при виде которой ополченцы преисполнились опасливого почтения — сама богиня Эзерия и защитница людей Ордина появлялись здесь, беседуя с немногими женщинами.
Каждый забормотал свою молитву и над долиной некоторое время стоял неясный гул, даже капитан не решился прервать его.
Вновь пронзительно закричала труба, послышалась команда строиться. Сагурн расположился на правом фланге, так, чтобы между ним и рощей больше никого не оставалось.
Край солнца появился на небе и как будто его отражение на земле, сверкая золотисто-красным цветом выкатились из-за леса первые ряды конницы. Ополченцы дружно ахнули, потрясенные величием зрелища и впервые закравшимся сомнением относительно причин их сегодняшнего сбора.
Впереди на огромном белом коне ехал Терранд, отличаясь в снаряжении от остальных всадников только алым плащом, наброшенным поверх доспехов да султаном из белых перьев редчайшей птицы друзы, приносящей удачу.
Шлемы и латы конных воинов сверкали белой маргорнской сталью, лошадей прикрывали латы красного железа и рыжей меди. Большинство шлемов были изготовлены искусными мастерами в виде чудовищных звериных морд с разинутой пастью и оскаленными клыками, над которыми возвышались разноцветные султаны, зрительно увеличивая и так немалую фигуру воина, превращая его в устрашающего великана.
Кроме меча, почти вдвое превышающего длину пехотного, они имели тяжелые копья, конструкция которых недавно усовершенствовалась.
Наконечник крепился к древку не двумя железными шипами, а одним, второй заменил ломкий деревянный гвоздь. Вследствие этого при ударе деревяшка ломалась, а оставшийся металлический наконечник гнулся, застревая в щите.
Искривленное копье волочилось под ногами лошади. Единственной возможностью отделаться от этой тяжелой помехи было бросить щит, сделавшись уязвимым.
Конная лавина выстроилась перед одним, самым широким из трех мостов через реку. Терранд развернул копя так, чтобы все войско находилось перед его глазами. На шаг позади него застыли знаменосцы, выбранные из самых опытных, бесстрашных солдат.
К горизонтальным перекладинам их копий были прикреплены широкие полотнища, на которых алыми, золотыми и серебряными шелками был вышит герб Валлардии — череп единорога, сквозь глазницы которого была продернута цепь, оканчивающаяся двумя мечами.
За колонной всадников следовала легкая пехота, начинавшая бой и в случае необходимости отходившая в тыл, давая простор коннице. Одетые в туники и короткие штаны, пехотинцы имели круглые деревянные, обтянутые кожей, и металлические щиты.
Многие надевали панцири из многослойного полотна, пропитанного солью, отчего оно становилось настолько прочным, как будто было сделано из камня. Такой доспех предпочитали те, кто экипировался за собственный счет, он был весьма дешев.
