Но сразу замолк, почувствовав, как крепнет удушающая хватка, воистину достойная питона.
Ксотар сжимал не столько его грудь, сколько живот, стремясь выдавить весь воздух из легких.
Конан весил больше Коммодоруса, и храмовый борец не мог поднять и вертеть его с такой же легкостью, как Тирана. Зато он придавил его к камню всем весом своей туши и уперся в горло коленом. Некоторое время Конан пытался лягнуть или наподдать в то место, где, по его расчетам, у Ксотара должна была быть голова.
Ксотар ловко уворачивался. Конан стал задыхаться. Он почувствовал, как в легких кончается воздух, и не было почти никакой возможности заново их наполнить. Перед глазами все поплыло...
Так вот, значит, каково было то объятие, которое довелось испытать Роганту. А скольким еще до него?..
Понял Конан и то, что Душитель намеренно загнал его на самый край полуразрушенной трибуны, где он неизбежно споткнулся. Потому-то он и терпел болезненные удары, заставляя Конана пятиться и отступать...
В груди невыносимо жгло. Киммериец еще раз попытался судорожно вздохнуть, но на сей раз не смог сделать, ни единого глотка воздуха. А чудовищная хватка все сжималась, постепенно превращая день в ночь, гася над головой солнце...
И в это время твердые камни под ним сотряслись — и провалились в пустоту. Конан ударился обо что-то головой. Потом полетел по воздуху вниз. Ксотар разжал руки...
Еще мгновение — и Конан покатился кувырком, оглушенный, среди сплошных клубов густой пыли. Он всей грудью вбирал эту пыль, и ему казалось, что с таким наслаждением он никогда еще не дышал. Ксотар подевался неизвестно куда, и больше ничто не мешало киммерийцу отмахиваться от летящих осколков, хвататься за какие-то края и обдираться о камни.
На некоторое время он с головой погрузился в поток сыпавшегося мусора, отчаянным усилием вырвался на поверхность и покатился вместе с каменными обломками и песком...
... Потом лавина остановилась, только где-то еще продолжали пересыпаться мелкие крошки. Конан высвободил засыпанные руки и ноги и пополз на четвереньках, сам не очень понимая, куда. Где-то поблизости послышался вздох... Вернее, трудный, стонущий выдох. Конан повернулся в ту сторону и увидел Ксотара. Тот лежал лицом вверх, безнадежно придавленный. Ему в грудь упирался здоровенный гранитный блок, припертый другими неподъемными глыбами. Лицо Душителя было покрыто пылью и кровью, глаза и рот широко раскрыты.
Конан смотрел на него совершенно бесстрастно. Так, наверное, Манетос созерцал очередного кандидата в мумии. Изломанный камень, вне всякого сомнения, был слишком тяжел, чтобы пытаться его приподнять. И вообще, если его нечаянно стронуть, он, пожалуй, соскользнет и раздробит Ксотару голову...
Душитель смотрел на Конана с животным ужасом в глазах. Он пытался заново наполнить легкие воздухом, но это было не в человеческих силах.
С камня стек ручеек пыли, окутав белым облачком лицо храмового борца. Потом пыль улеглась, и Конан увидел перед собой неподвижную посмертную маску Ксотара Душителя. Он повернулся к ней спиной и стал пробираться по развалинам вниз...
Глава пятнадцатая
«ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТИРАН!»
После недолгих блужданий киммериец наткнулся на Мадазайю: кушит, оказывается, сумел ухватиться за обломок галерного весла и, оседлав поток, выплыть с ним за пределы арены. Чернокожий воитель спасся благодаря привычке сражаться почти обнаженным и еще благодаря необычному умению, привезенному с родины: Мадазайя был необыкновенно ловок, когда доходило до переламывания крокодильих челюстей. На городских улицах царил полный беспредел, к тому же луксурцы с понятным подозрением относились теперь ко всему, что как-либо напоминало о Коммодорусе и его злосчастном Цирке. Однако двоим гладиаторам было не привыкать бороться за жизнь. Тем более что еды и питья в Луксуре хватало, уж во всяком случае, в течение первых нескольких дней. Были и всяческие источники благосостояния — иди и бери, если есть руки да голова. Поэтому нужды испытывать не приходилось.
Конан вскоре прослышал, что большинство артистов из труппы Ладдхью благополучно пережило катаклизм и устроилось на храмовых землях, взявшись присматривать за священным зверинцем. Их домики, где они раньше обитали около Цирка, даже после перекрытия акведуков оказались непригодными из-за наводнения и огромного количества трупов поблизости. Так что прежняя жизнь, сытая и не очень обременительная, кончилась безвозвратно. Конан, впрочем, не сомневался, что труппа вскоре отыщет благодарных ценителей своих разнообразных талантов.
— Слушай, Мадазайя, — сказал он как-то утром, когда они полеживали в пиршественной зале богатой бесхозной виллы, временно ставшей их домом. — Знаешь, я давным-давно не бывал в Куше! Скажи мне, дружище, по-прежнему ли деревья сгибаются до земли, когда на них стаями опускаются дикие попугаи? И саванна дрожит до самого горизонта, когда по ней бегут стада антилоп?..
— Истинно, Конан, все так, как ты говоришь, — подтвердил его приятель. — Ты до того хорошо описал мою родину, что мне и самому вдруг захотелось домой!
— Я тут подумал, — сказал киммериец,— что мне определенно не повредило бы от души поохотиться. Надоели большие города, жрецы, тираны и тому подобная херня. Хочу пожить дикой жизнью, спокойно и просто. А тебе, стало быть, захотелось вернуться домой?
— Да, и я с радостью пригласил бы тебя погостить, — отозвался бывший Мастер Меча.— Но как же твоя девушка и ее ручная тигрица? Все эти ночи я спал вполуха и ждал, чтобы они появились: думаю, вот сейчас явятся, и девушка займется тобой, а со мной станет развлекаться тигрица...
— Нет, Мадазайя, они не придут, — сознался Конан.— Честно говоря, я, кажется, для цирковой жизни не очень-то подхожу. А она, я уверен, никакой другой и знать не захочет. Так что лучше уж все оставить как есть!
Приняв, таким образом, решение о своей дальнейшей судьбе, друзья не стали надолго задерживаться в Луксуре. И правильно сделали, ибо вскоре в городе начались гонения и выступления против чужеземцев, продолжавшиеся почти две недели. Ибо можно ли было сомневаться, что катастрофа, унесшая множество жизней, явилась не чем иным, как наказанием за воспринятие безбожных чужеземных обычаев? А гибель гладиаторов, растерзанных рыбами и крокодилами, — символической местью и торжеством исконно стигийских звероголовых Богов?
Когда же все кончилось, когда были потушены последние пожары, а ненавистные коринфийцы изгнаны из столицы, в ней придел к власти и начал насаждать законность новый Тиран — молодой, суровый правитель. Звали его Дат. Он сумел объединить уличные шайки, заставил их следить за порядком вместо разбежавшейся городской стражи и таким образом прекратил безобразия. Потому-то и облек его столь высоким доверием старый Некродиас, Первосвященник храма Сета.
