хоть и пришлись по душе слушателям, но пугали неизбежностью слома ладного быта да спокойного времени, а людей Харада посчитали дурным предзнаменованием, ведь коль идут – точно быть беде.
Впрочем, отказывать в гостеприимстве народ тоже не собирался. Делились водой и даже припасами, пусть с неохотой, а всё же осторожно расспрашивали, чем могут подсобить. Помощи их никому не требовалось – лишь бы не мешали, а они и не пытались, рассудив, что с людьми при оружии дружба окажется вернее ссор. Мудрые старики недовольно бормотали, что не на грабёж отправились воины, а молодёжь совсем позабыла легенды да мнит, будто понимает чего в планах самих богов, чем непременно тех прогневит да навлечёт на родной дом наказание пострашнее самых уродливых порождений тьмы. Мир не с тварями Мерга, а с народами, кои стремились уберечь, мнился в эти дни хрупким да зыбким, полным опаски, а за всяким недоверчивым взором Ферру то и дело мерещились происки Мёрб, ведь что стоило искусительнице соблазнить да велеть ударить в спину под покровом ночи?
– Не станет она тратить сил на простой люд, – уверял Ульд без шибкой уверенности. – Одно дело – герои пророчества, а другое обычные сельчане. Мелковата для неё такая рыбка, побрезгует.
Но всё же Тагни было неспокойно. Ведь однажды дева Лаиши уже обратила взор на обыкновенного ученика жреца, хотя мало ли было вокруг душ, которые соблазнить – невелика задача? Отчего бы Мёрб не подыскать себе на службу кого помогущественнее, посущественнее мальчишки? Хоть наставника, хоть отца, у коих в достатке влияния да власти, хоть самого князя Билнуда – кто бы в Коддаге посмел отказать своему владыке в желании узреть пещеру Ллива? Но она избрала Ярга. Лишь оттого, что тот оказался неприметен всему свету, – только Ферр о нём переживал, когда и Ёрку уже счёл погибшим. И всякий чужой шаг подле войска чудился нынче Тагни поступью предательства да коварства, а люди, прежде вызывавшие любопытство и желание слагать баллады, теперь не сумели бы приметить к себе былых светлых чувств. Да и своих той порой, мерещилось, будто не осталось вовсе. Раз испытав искушение Мёрб, всякую усталость от дороги да суровость пред большой битвой легче лёгкого принять за игру дочери двора Лаиши. Ферр не желал оставлять караулы без присмотра, был мрачен да собран, внимательно слушал, глядел хмуро, а так как нынче шествовал подле Харада единственным жрецом, на чей совет тан полагался, то и владыка Олкуда весельем в пути не отличался.
Эйдре не могла помочь любимому побороть сомнений, ибо и сама тревожилась да переживала. Наваждения в срединном мире теперь было изрядно, дева уже и припомнить не могла земли без сизых обрывков тумана, в коих терялись звуки, а страхи обретали форму да силу. Ветра говорили о кошмарах и мороках, шептались о тёмных жутких тенях ночной порой. Природа боялась, молила о помощи своих защитников, а те… Убедить идти с войском или хоть нанять иных сэйдов не вышло. Слишком далеки были от привыкших к пляске да веселью чародеев верхнего мира беды мира срединного, в коем они лишь недавно обрели свободу от троп. Древних легенд народ Эйдре не ведал, как когда-то не ведала их она сама, а сказки о Великом Разделе да пророчествах не растопили ветреных сердец, ведь то казалось войной иных домов, а им, мнилось, ничего не грозило, и опасности не находилось вовсе, покуда можно за шаг очутиться в ином месте да ином мире.
Нынче, впервые за двадцать одну весну, наваждение пугало Эйдре, заставляло наспех шептать защитные чары без устали, только и без надежды на то, что сумеет уберечь всякого в войске. Она оказалась одна пред само́й древней магией Сэйда, друзей среди собственного народа сыскать не удалось, а врагов в густой пелене таилось вдоволь. Ладно, мороки, с ними управишься и человечьим оружием, коль знать толк в чародействе, здесь она была уверена в силах. Но где-то там ступал во мгле к Великому Разделу Коби, чародей стократ могущественнее, названый сын бога ветров. И ничего ему не будет стоить парой движений уничтожить разом и деву, и воинов, отомстить за сестрицу, за то, что посмели мешаться под ногами. Всякие отголоски силы родного мира этой порой тревожили Эйдре, заставляли напряжённо вглядываться во тьму, а кошмары звучали воспоминаниями о безумном хохоте Клив и не давали отдыха ночной порой.
Не легче шагалось под знамёнами Харада и Ульду. Казалось, всё давненько знакомое и привычное – люди, караулы, даже дороги Фелбера: ступай себе да по обычаю смейся у огня на привалах с соратниками. Только нынче шёл он не их колдуном-мергом, по дружбе да ради забавы когда-то прозванным Йорги по второму имени, а самим героем легенды, за коим воины устремились на смертный бой. Они видели пред собой сына бога, сурового да могучего, только Ульду от того ни могущества, ни божественных сил не прибавилось. Ребята Харада – народ бывалый, на удачу да милость великих властителей полагаться непривыкший, но в этой битве, при исполнении древнего пророчества о конце миров, и они невольно искали веры, а одарить ей отчего-то порешили того, чья власть выходила всяко не более человечьей. Йорги то радости не доставляло, как не прельщала и честь вести к верной гибели многих из своих старых приятелей.
Туманы наваждения беспокоили его, как и Эйдре. Их казалось слишком много, вполне довольно, чтобы в любой миг занести кинжал да ударить в стену. Дядя с отцом поминали, что важен праздник, когда границы зыбки и ненадёжны, дабы вывести воинство в обход Межи, но за каким гвархом им войско да битва, когда один проскочит незаметно в мороке, а охранителей Мёрб сумела бы искусить с усилием не большим, чем потребовал бы выбор наряда к пиру? Балларг сказал лишь, что ей нужна кровь, а Йорги не стал расспрашивать. Сам вдруг уразумел, что требуется, дабы напоить прочих тварей нижнего мира перед выходом в Ирд. Да и простой люд господство дворов скорее признает после разгрома своих защитников в великой напророченной сече, чем от вести о поцарапанных костяным кинжалом камнях. Радга сухо согласился с догадками сына, а Ульда нежданное понимание измышлений родной тётки обрадовало не больше собственной роли в грядущем. Хотя от первого, как молвил, выслушав, Ферр, и был какой-то прок.
Они ступали сквозь наваждение к Великому Разделу нежеланными гостями и для своих, и для врагов. Чем ближе оказывалась стена, тем крепче становились опаска и тяжесть любой встречи. Люди по глупости желали своим защитникам неудачи попросту оттого, что не хотели верить в окончание
