— Должен ли я подготовить письмо с извинениями Леди Цетт, мой лорд? Я полагаю, что она будет ожидать, учитывая то, что вы отправились один Лорд Стантон.
— Да, это было бы хорошо — сказал Вакс. Он опустил пальцы за пояс, чувствуя пузырьки с металлом, револьверы на каждом бедре и вес дробовика прикрепленного к внутренней стороне плаща. Что я делаю? Я веду себя, как дурак.
Он неожиданно почувствовал себя, как то чрезмерно, по ребячески. Покинуть вечеринку, что бы уйти патрулировать город, высматривая преступления? Что неправильно с ним?
Он чувствовал, что пытается вернуть что‑то. Часть человека, которым был он до смерти Лизи. Он знал, в глубине души, что у него могли быть проблемы стреляя сейчас и теперь хотел доказать обратное.
Он не смог этого доказать.
— Мой лорд — сказал Тиллауме, ступая ближе.
— Ты можешь.
— В городе есть большее количество констеблей — сказал Тиллауме. — И они вполне справляются со своей работой. Наш дом, однако, имеет лишь одного великого лорда. Тысячи нуждаются в Вас, сэр. — Тилларуме кивнул головой в знак уважения и отправился зажигать некоторые свечи в спальне.
Слова дворецкого были правдой. Дом Ладрианов был одним из самых могущественным в городе, по крайней мере исторически. В правительстве Вакс представлял интересы всех людей нанятых работать на дом. Правда, они имеют представителей выбранных голосованием от своей гильдии, но был Вакс, от которого они зависили больше всего.
Его дом был на грани банкротства, богатый потенциально, за счет холдинговых компаниях, и рабочих, но беден в наличных деньгах и связях, из‑за глупости дяди. Если Вакс не сделает что‑то, что изменит ситуацию, это может привести к потери рабочих мест, бедности и краху, так как другие дома атаковали его холдинги и воспользовались долгами, не оплаченными.
Вакс провел большими пальцами вдоль Стеррионов. Констебли справились с теми уличными головорезами просто великолепно, он признался себе. Они не нуждаются во мне. Этот город не нуждается во мне, как и Везерлинг.
Он пытался зацепиться за свое происхождение. Он не был больше тем персонажем. Он не мог им быть. Но люди нуждались в нем для чего‑то еще.
— Тиллауме — сказал Вакс.
Дворецкий отвернулся от свечей. В особняке не было электрических светильников еще, хотя рабочие приходили, что бы установить их в ближайшее время. Часть, за которую дядя заплатил перед смертью, вернуть деньги Вакс уже не мог.
— Да, мой лорд? — спросил Тиллауме.
Вакс колебался, затем медленно вытащил дробовик из внутреннего кармана плаща и положил его в чемодан у кровати, рядом с компаньоном, который хранил там в запасе. Он снял туманный плащ, свернул его плотно по руке. Он подержал плащ с благоговением мгновение, затем положил его в чемодан. Туда же последовали его револьверы Стеррион. Они не были его единственными револьверами, но они символизировали его жизнь в Рауче.
Он закрыл крышку чемодана на своей прошлой жизни. — Возьми это, Тиллауме — сказал Вакс. — Положи его куда‑нибудь.
— Да, мой лорд — ответил Тиллауме. — Я буду держать его подготовленным для вас, если он вам понадобится снова.
— Я больше не буду нуждаться в нем — сказал Вакс. Он дал себе последнюю ночь с туманном. Захватывающий подъем по башне, вечер проведенный с темнотой. Он решил выделить это, а не его неудачу с головорезами, как достижение за ночь.
Один последний танец.
— Возьми его, Тиллауме — сказал Вакс, отворачиваясь от чемодана. — Положи его в надежное место, но положи подальше. Навсегда.
— Да, мой лорд — тихо ответил дворецкий. Он казалось одобрял.
И это, подумал Вакс, все. Затем он вошел в ванную. Вакс хранитель закона ушел.
Настало время Лорда Ваксиллиума Ладриана, шестнадцатого великого лорда дома Ладриан, проживающего в четвертой октанте города Элендел.
ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ
«Как тебе галстук?» — спросил Ваксиллиум, изучая свое отражение в зеркале, повернувшись в профиль и в который раз поправляя серебристый узел.
«Безупречно, как всегда, милорд» — сказал Тийом. Батлер стоял с заложенными за спину руками. На столике позади него дымился поднос с чаем. Ваксиллиум не просил чая, но Тийом все равно принес. Чай был его страстью.
«Уверен?» — спросил Ваксиллиум, снова поправив галстук.
«Без всякого сомнения, милорд». — он замялся. «Буду честен, милорд, вот уже который месяц мне не дает покоя один вопрос. Вы первый верховный лорд, которого мне приходится ждать, пока он сам, и довольно неплохо, завязывает себе галстук. Я весьма привык лично оказывать эту услугу.»
«Когда живешь в Трущобах, учишься сам заботиться о себе».
«При всем уважении, милорд,» — сказал Тийом. В его обычно монотонном голосе проскользнула нотка любопытства. «Я бы и не подумал, что подобный навык мог бы понадобиться в Трущобах. Для меня полная неожиданность, что местные аборигены хоть в маленьшей степени заботятся о моде и приличиях.»
«Они и не заботятся,» — сказал Ваксиллиум, улыбнувшись, добавив последний штрих к галстуку. «Именно поэтому это всегда заботило меня. Тамошний народ весьма странно реагирует на городского джентельмена. Некоторые сразу же тебя уважают, другие — недооценивают. Сойдет и то, и другое. И, могу добавить: стоит посмотреть на выражение лица какого‑нибудь преступника, когда его обводит вокруг пальца городской щеголь.»
«Могу себе представить, милорд».
«Ну и нельзя забывать о собственном удовольствии,» — сказал Ваксиллиум мягче, рассматривая свое отражение в зеркале. Серебристый галстук, сатиновый пиджак, изумрудные запонки, черный плащ, черные брюки, ни складочки вдоль стрелок. На пиджаке среди деревянных пуговиц — одна стальная, его старинная традиция. «Одежда постоянно напоминала мне, Тийом. Вокруг могла быть дикость и бескультурье, но мне скатываться вниз было вовсе необязательно.»
Ваксиллиум взял с подставки серебристый носовой платок, ловко, по всем правилам сложил и опустил в нагрудный карман. Внезапно по особняку пронесся перезвон колокольчиков.
«Ржазь и грязь!» — выругался Ваксиллиум, сверяясь с карманными часами. «Рановато они».
«Лорд Хармс знаменит своей пунктуальностью, милорд.»
«Чудесно. Ну, давай поскорее покончим с этим.» — Ваксиллиум вышел в коридор и плавно заскользил по зеленому бархатному ковру. За его двадцатилетнее отсутствие особняк мало изменился. Даже после шести месяцев жизни здесь Ваксиллиум так и не почувствовал его своим. Все еще чувствовался слабый запах дядиной трубки, а интерьер явно тяготел к темному деревом и тяжеловесным каменным скульптурам. Несмотря на моду, ни картин, ни портретов не было вовсе. Как было известно Ваксиллиуму, многие из них ценились весьма высоко и еще до смерти дяди отправились на аукцион.
