— Вообще-то, — сказал Конан Сатильде, — я не из тех, кому нравится вышагивать и кривляться перед зеваками. А также охмурять толпу доверчивых крестьян всякими трюками… и выслушивать, когда они надо мной насмехаются. Но мне по душе путешествовать вместе с тобой, и поэтому я буду и дальше это делать и еще всякое разное, что только потребуется.
— За что ты ни возьмешься, все у тебя получается просто отлично, — промурлыкала акробатка. — Ты гораздо лучше всех, кто был до тебя… — И, привстав на цыпочки, девушка чмокнула его в шею. — Что же касается представлений… Это тоже искусство, и, каким бы чужим и странным оно тебе ни казалось, отчего не развлечься, а то и не научиться чему-нибудь? Тем более никто тебя не гонит… И долго еще не погонит, — добавила она, покосившись через его плечо на Роганта.
Когда завершилось выступление магов и зрителей стали выдворять из цирка наружу, труппа уселась отдыхать на передвижной сцене. Подсобные работники весь день трудились в палатках и у лотков вдоль дороги, добывая деньги азартными играми. На рыночной площади им показываться было небезопасно, и они пользовались случаем пообедать в тишине и покое.
Цирковой люд поедал хлеб, сыр, фрукты и колбасу, запивая все это слабеньким, жидким местным вином, и рассуждал за едой о насущных делах.
— Что до меня, я не отказался бы как следует продвинуться в магии, — говорил Бардольф. — Почему, спрашивается, взамен нынешнего шарлатанства не обучиться истинному волшебству? Я слышал, в больших городах можно отыскать магов, которые владеют всякими разными заклинаниями и превращениями! Они заставляют предметы летать, предсказывают будущее и еще много чего умеют! Вот только перед публикой они свои штучки не очень показывают. Никто и никогда! Ну почему, скажите мне, как ни встретишь «странствующего мага» — так это обязательно простой факир, ловкость рук и почти ничего настоящего?..
Конан, потихоньку занимавшийся своей работой, поднял глаза:
— Насколько я могу судить из своего опыта, те, кто действительно владеет искусствами, и впрямь не особенно рвутся красоваться и выступать. За свое знание они платят слишком тяжкую цену. Когда же знание достигнуто, кое-кто использует его для достижения земной власти, но делает это тайно. А другие и вовсе стремятся к мистическим целям, которые нам, простым смертным, хоть умри, не понять!
Разговаривая и жуя, он успевал постукивать молоточком, аккуратно поправляя погнутое звено цепи. Этой цепью Ладдхью недавно оковывал его торс.
— Честно сказать, — продолжал киммериец, — сколько сталкивался с волшебниками, столько же и убеждался, что в целом они народ куда как несимпатичный. А если судить по их темным делам, так и вовсе не разберешь, то ли они люди, то ли демоны, то ли середина наполовину…
— Все так, — сказал коротышка, — но даже если ты прав, нам в цирке очень пригодилась бы пара-тройка каких-нибудь коронных фокусов! Представляешь, какая толпища сбегалась бы на каждое представление? А что за славу я приобрел бы как фокусник! Про азартные игры я уж и вовсе молчу…
— Я бы на твоем месте все равно не стал пачкаться, — честно предупредил Конан, проверяя и натягивая цепь. — Да что тебе в магии, не пойму? Ты и так отлично выступаешь, народ валом валит посмотреть. Опять же и из труппы не гонят — ну какой цирк без карлика?
Обиженный Бардольф мгновенным движением оказался против Конана, который сидел, прислонившись к фургонной скамье. Сжатый кулачок мелькнул в опасной близости от носа могучего киммерийца.
— Чтобы ты знал, чужеземец, — вовсе никакой я не карлик!.. И здесь, в цирке, я отнюдь не из-за своего роста! И мои жизненные планы на том не кончаются! Я музыкант, жонглер, боец и целитель! Я тебе не какая-нибудь диковинная зверюшка, которую показывают за плату в темной палатке! Что с того, если я не родился таким неестественно здоровенным, как ты, — вот ты-то, между прочим, только и годишься, чтобы тебя за деньги показывать! Мой рост, между прочим, дает серьезное преимущество в драке! — Бардольф похлопал по длинному ножу, висевшему в ножнах на поясе. — Мои удары обычно запоминают надолго! Так что хорошенько поразмысли, северянин, прежде чем следующий раз меня злить!
— Уймись, уймись, Бардольф, наш «потомок титанов» не собирался тебя обижать, — сказала Иокаста.
Приблизившись сзади, она успокаивающе положила руку ему на плечо:
— Не сердись на него, он здесь новенький и пока еще не разобрался, что к чему. Оставь его в покое, друг мой.
Она говорила очень спокойно и осторожно. По-видимому, она полагала, что Конану грозила нешуточная опасность.
Киммериец, со своей стороны, встретил угрозы Бардольфа наиболее почтительным образом: он попросту промолчал. Задира уничтожил его испепеляющим взглядом, потом презрительно отвернулся. Конан не стал извиняться или оправдываться. Остальные постарались загладить неловкость: принялись беседовать, как ни в чем не бывало.
— Что до меня, то я вовсе не рвусь выведать секреты знаменитых оракулов и предсказателей, которыми кишат города, — сказала Иокаста. — Их ответы всегда очень туманны и могут быть истолкованы весьма противоречиво. Так что хватит с меня и второго зрения, которым наградили меня Боги. Предсказать счастье в любви, отыскать закатившуюся монету или пропавшее украшение, предугадать весенний дождь… то есть сделать что-нибудь полезное и настоящее… по мне, это куда интереснее, чем судьбы народов и движение армий!
— Да что ты там болтаешь, провидица! — подал голос полупьяный Рогант. Он валялся в углу сцены на куче пустых мешков. — Если ты, в самом деле, веришь в какое-то свое второе зрение, значит, ты такая же дура, как те крестьянки, которым ты гадаешь! Уж нам-то лапшу на уши не вешай. А то мы не видели, как ты вовсю обманываешь и жульничаешь…
— То, о чем ты говоришь, — всего лишь сценические уловки, необходимые в моем ремесле, — безмятежно отозвалась Иокаста. — Внутри все равно есть что-то настоящее, таинственное. Я это знаю. Я действительно верю, что у меня есть дар и этот дар — от Богов.
— Ой, да перестань, слушать тошно! — сморщился Рогант, запрокидывая голову и выливая в рот остатки вина из глиняной кружки. — Я вот тоже верил, что Боги сделали меня непобедимым… пока один такой здоровый деревенский хмырь, не ведающий цивилизованных правил, самым подлым образом не приложил меня о скамью!.. — И он с кислой миной погладил больное плечо. — А теперь я сижу на обочине жизни и смотрю, как она катится мимо. Дожидаюсь, пока Богам надоест терзать и мучить меня. Где теперь моя слава, моя несравненная мощь? Я, конечно, пытаюсь помочь, насколько это еще в моих силах. Но стать прежним, наверное, никогда уже не смогу…
