Сначала была боль – обжигающая, пронизывающая, залившая тело от корней волос до ногтей на пальцах ног. Боль стала столь невыносимой, что вдруг исчезла, оставив тело в полной одеревенелости, и Сварог, оцепеневший, скорченный, увидел, как сквозь окружающий мрак проступают смутно-голубые и смутно-алые линии, наливаются красками, становятся ярко-синими и ярко-алыми, продлеваются, простираются в беспредельность, выгибаются, закручиваются в спирали, синусоиды и кривые, и все это – лишь крохотная часть заполнившего необозримую Вселенную необозримого переплетения.
Он попробовал закричать, но не смог зачерпнуть и глотка воздуха.
Правда, и удушья он не ощущал. Тело просто-напросто стало камнем, в котором жило только сознание. Одного он не мог понять: это его несет вдоль разноцветных линий (к синим и алым незаметно добавились зеленые и фиолетовые), кружа и вращая, – или он висит неподвижно посреди этой загадочной необозримости, а разноцветные линии водят вокруг затейливые хороводы? Как бы там ни обстояло, головокружения он не ощущал. Но что он вообще ощущал? Что это не может быть сном, что он прекрасно помнит все предшествующее… И только.
Следовало бы испугаться, но этот то ли полет, то ли висенье посреди кружащейся разноцветной паутины тянулось так долго, что Сварог, как ни удивительно, не испугался, а заскучал. Он долго ругался, но истощил изобретательность и все старые запасы, пробовал читать стихи, но исчерпал боезапас еще быстрее, потому что ругаться гораздо проще, нежели вспоминать стихи. Принялся мысленно разбирать – в строгой последовательности и до последнего винтика – сначала «Макаров», потом «Манурин» МР-73 «Комбат», но запутался в винтиках, плюнул мысленно…
Мысленно?! Нет, самым натуральным образом. Губы шевельнулись, с языка сорвалась слюна и канула во мрак ртутно сверкнувшим комочком. Сварог осторожно вздохнул. Дышалось. Теперь можно было и кричать, вот только зачем? Он протянул руку, попытался коснуться оранжевой (уже появились и такие) линии.
Руку плавно отвело в сторону. Линии вокруг стали шире, напоминали ленты, и с них срывались искры того же цвета, словно высекаемые невидимым ветром, угасали в черноте, и это прибавляло уверенности, что движутся все же линии, а сам Сварог висит неподвижно.
Насколько он помнил, Бог в такой ситуации воскликнул: «Да будет свет!» Однако Сварог чувствовал, что эпигонство здесь неуместно – на всякий случай стоит воздержаться, – а из исторических афоризмов годится лишь краткий и энергичный, изреченный наполеоновскими гвардейцами при Ватерлоо.
Тут его начало кружить, словно насаженного на булавку жука – вокруг булавки, то по часовой стрелке, то против, то вовсе уж небывалыми виражами, и стало ясно, что движется все-таки он. Линии стягивались в сужавшуюся воронку с радужными стенами, где темноты убавилось настолько, что она сама стала лишь узенькими угольно-черными лентами, и в эту воронку засасывало Сварога.
И втянуло головой вперед. Показалось даже, будто воронка явственно булькнула, цинично и торжествующе. И дальше его несло сквозь серо-белесоватую мглу, кувыркая, швыряя и подбрасывая, тыкая под ребра – то чем-то тупым и твердым, то чем-то мягким, упруго поддававшимся, а вокруг мелькали цветные пятна и смазанные силуэты то ли предметов, то ли живых существ.
Хлынул звук – словно врубили клавишу. Выло, свиристело, ухало, скрежетало. Щемяще нежные ноты, обрывки песен на непонятном языке, чудесные мелодии перемежались с отвратительным хрупаньем и волчьим воем.
Звук накатывал тугими волнами, уши и мозг едва это выносили.
Потом его швырнуло, бесцеремонно приложило в твердо-упругую поверхность – затылком, лопатками, всем телом. И на этом, кажется, полеты окончились, он стал неподвижен. Вокруг царила темнота, поодаль светились силуэты, отдаленно напоминающие человеческие, – светились бледным, призрачным гнилушечьим сиянием.
Сварог шевельнул руками, ногами, приподнял голову. Казалось, совсем близко, всего в нескольких сантиметрах над ним, висела неощутимая плита, чуточку поддававшаяся, но тут же замиравшая броневым листом. Ветвистые фиолетовые молнии, шипя и свистя, сорвались откуда-то сверху, впились в лицо, в голову, в грудь, он дернулся, заорал, но тут же осознал, что никакой боли не испытывает. Страха не было, крепла злость. Он понимал, что его вновь настигли невероятные странности, что это наяву и он заброшен неведомой силой неведомо куда, неведомо зачем. И не было ни сил, ни желания ни пугаться, ни удивляться. Сварог перешел в какое-то иное, не прежнее состояние души – попросту воспринимал окружающее, как оно есть, и не более того. Хотя воспринимать особенно и нечего, окружающее не баловало его впечатлениями. Только темнота и маячившие вокруг немые силуэты, походившие молочно-белесым цветом на бледные поганки. Небогато и скучно, даже уныло. Но была во всем этом некая мрачная неотвратимость, убеждавшая, что это – всерьез и надолго. Отчего-то Сварог был в этом уверен. И почему-то ничуть не грустил по этому поводу. Но и не радовался – чему, Господи? Ничего пока не произошло…
Силуэты шевельнулись и словно бы подступили ближе. Сварог дернулся – невидимая преграда держала по-прежнему, равнодушно и надежно.
– Скажи свое имя, – услышал он голос, самый обычный, тусклый и равнодушный до бесполости.
Сварог шевельнулся. Все это было всерьез, окружающее проявляло признаки чего-то разумного, разговаривало с ним членораздельно, одним словом, вступало в игру, в какие-то отношения, а в любой игре есть игроки – и есть спортивный инвентарь. Каковым Сварог становиться никак не хотел.
Пусть и не прятал в рукаве пока что никаких козырей, даже правил игры не знал.
– Воспитанные люди сначала представляются сами, – сказал он в темноту.
– А если они хозяева? – бесполым голосом спросила темнота.
– Тем более, – сказал Сварог.
И зажмурился, охнув, – темнота полыхнула багровыми языками пламени, огонь был со всех сторон, жар стягивал кожу, вот-вот, казалось, затрещат и вспыхнут волосы, займется одежда. Это было страшно. Но Сварог, подергавшись в тщетных попытках освободиться, очень скоро определил – огонь словно бы замер на некоем рубеже и дальше не распространяется. Лицо и руки пекло, часы с браслетом охватили запястье жарким кольцом, один нательный крестик на цепочке приятно холодил кожу. Но пламя не переступало границы. Прищуренными глазами Сварог наблюдал колыхание огненных языков вокруг. Багрово-золотистые, они сплетались и дергались, вздымались и опадали и отчего-то ничуть не походили на вырвавшийся на волю пожар.
Скорее на дерганье и ломанье марионетки, управляемой ловким и умелым кукольником. Их пляска не повторялась механически – но и кукла в сноровистых руках способна на многое и может показаться живой дикарю, ни разу в жизни не видевшему марионеток. Так вот, огонь был мертвый, как марионетка.
– Назови свое имя, – требовал назойливый голос. – Ты стыдишься своего имени? Ты трус? Твое имя слишком позорно звучит, чтобы произнести его, да?
