него. Шакуни навис над ним – протяни руку и коснешься окровавленного лица.
– Уверяю тебя, здешний Туман – лань по сравнению со мной, – прошептал он. – Как только тобой займусь я, Пурочана, ты будешь с ностальгией вспоминать время, проведенное с ним. – Он откинулся на спинку стула и театральным жестом распахнул резную шкатулку на столе. – Ты помнишь эту шкатулку, не так ли, Пурочана? Ты сам подарил ее мне. Ты прекрасный мастер! Во всей Хастине нет никого лучше тебя. Стоило остановиться на создании ларцов. Архитектура, похоже, тебе не подходит.
Крышка распахнулась, и орудия труда Шакуни предстали во всей своей мрачной красе. И чего там только не было. Крошечные бутылочки с кислотой, аккуратно уложенные по раздвижным лоткам. На выдвижном откидном подносе лежали иглы и лезвия различной формы и кривизны. Ниже располагался лоток с молотком и тисками. Рядом лежали винты. А еще было множество инструментов, название которых было неизвестно, но назначение вполне понятно.
– Ты уже готов признаться, Пурочана. Вопрос только в том, когда ты на это решишься и в каком состоянии тогда будешь.
Пурочана слабо улыбнулся и поднял руку, сдаваясь. Он с трудом нащупал перо, но все же смог нацарапать свою подпись на чистом пергаменте.
– Пиши… что хочешь…
Шакуни почувствовал, как его грудь пронзил укол раскаяния… он слишком давно знал Пурочану.
– Ты весьма здравомыслящ, Пурочана, – сказал он, сворачивая пергамент. – Весьма похвально, что ты не стал тратить впустую мое время. – Он повернулся к Туману. – Пусть мой писец напишет признание. Во всем виноваты живые родственники Пракара Мардина. Вызови их сюда. Конечно, они откажутся приехать. А значит, мы сможем их повесить на виду у всех. И, покончив с этой дрянью, сможем продолжить заниматься своими делами.
Шакуни снова повернулся к Пурочане:
– Еще раз благодарю тебя за сотрудничество. Будь уверен, что если ты хоть единой живой душе расскажешь о потайном туннеле под дворцом, покрытым лаком, то шахта, в которую тебя отправляют сейчас, покажется тебе раем по сравнению с тем, что ждет твоих дочерей.
Шакуни с трудом поднялся на ноги и захромал к двери.
– Шакуни, что с ними будет? – жалобно вскрикнул Пурочана.
– Я найму быстрый корабль, чтобы доставить их в безопасное место. Они будут жить с комфортом. Это меньшее, что я могу для тебя сделать.
– Шакуни! – прерывисто прошептал Пурочана.
Тот, стоящий у самой двери, обернулся:
– Да?
– Имеет ли для тебя значение, что я невиновен?
Шакуни ухмыльнулся, показав зияющую щель между верхними зубами, разбитые, искалеченные и почерневшие десны, затем стукнул тростью по полу и перенес на нее свой вес. Лохматая, неухоженная борода идеально скрывала шрамы на щеках. Он вспомнил, как сам задавал тот же вопрос своим мучителям, а затем пришел к осознанию того, что фраза: «Если ты невиновен, тебе нечего бояться» – была всего лишь ужасной ложью.
– Нет, Пурочана. Абсолютно.
I
Нала открыл глаза. Потолок был так высоко, что его было не разглядеть.
Мальчик едва мог пошевелиться. Чуть повернув голову, он увидел стол, заложенный огромным количеством ножей, пил, клещей, игл, ножниц, блестящих и сверкающих заточкой в свете камина. Это была либо хижина целителя, либо камера пыток, в зависимости от того, попал он в рай или в ад. Нала попытался сесть, но позвоночник пронзила такая острая боль, что его чуть не вырвало. Он вдруг понял, что его запястья удерживают путы. Определенно камера пыток.
– Матушка? – Голос прозвучал подобно жалкому блеянию. Горло, нос, десны обжигала нестерпимая боль. От каждого вздоха вздрагивало все тело. Стоило повернуть шею, и по плечу, вниз по правой руке разбегались острые шипы.
Рядом чуть слышно булькала вода и тихо потрескивал огонь в очаге. Нала повернул голову и прикусил губу от боли. Первое, что он увидел, был огромный двуручный топор, небрежно прислоненный к стене. На лезвии были выгравированы витиеватые золотые символы, разобрать которые с того места, где лежал Нала, было невозможно. Неподалеку мускулистый намин склонился над котелком, собирая пену с булькающего внутри варева. Мускулы на плечах и руках могли принадлежать дровосеку, но священную нить на его спине ни с чем было не перепутать. Опять же, жрецами были не все намины. Он мог быть кем угодно: травником, целителем, учителем, ученым… палачом.
Намин отнес горшок на столик рядом с кроватью.
У незнакомца была длинная густая борода, ниспадающая на грудь. Его шафрановая одежда казалась очень древней и выглядела весьма сомнительно. А еще она была забрызгана или засохшей кровью, или мякотью сушеных помидоров. Пряди седых волос были собраны на макушке в пучок, стянутый потертыми четками. Из горшка пахло чем-то едким. Нала видел, что внутри образовалась густая жижа. Намин процедил эту жидкость через ткань, а затем добавил в нее обугленные листья бабулы. А потом, мурлыча под нос какую-то мелодию, принялся скатывать застывающую смесь в шар.
Точно, палач.
Нала дернулся, пытаясь подняться, но его по-прежнему удерживали путы. Мальчишка стиснул зубы, чтобы не закричать. Намин оторвал взгляд от миски и чуть насмешливо покосился на Налу:
– Ты все? – мягко спросил он.
– Как?.. – Слова давались с трудом. – Как я здесь оказался? Почему я связан?
– Ремни не дают тебе скатиться с кровати во сне. У меня не хватит терпения лечить тебя снова.
– Что… Что значит лечить? Подождите. Что значит снова?
Намин сорвал с него одеяло жестом уличного фокусника. Изможденное, иссохшее и тощее, как у старьевщика, тело Налы было покрыто синяками всех цветов радуги. Его ребра были покрыты такими шрамами, что становилось ясно, что его просто вернули к жизни. Ноги до лодыжек тоже были покрыты швами.
– После побоев у тебя переломаны все кости, – сказал намин. – А потом еще было это падение. Стоило задуматься о том, чтоб протянуть руку и ухватиться за что-нибудь. – Нале даже смотреть на него было тяжело. – Конечно, когда катишься по склону холма, трудно об этом думать. Видишь ли, твои сухожилия здесь и здесь, – он указал на бедро Налы, а потом на свои пальцы, – были порваны. А еще были удары по голове. Она, должно быть, безумно болит. Ты что-нибудь помнишь?
– Нет… Ничего. Но с моей головой все в порядке. – Он попытался поднять голову, но боль была такой сильной, что он со стоном упал на спину. Тут заметил, что одежда стала иной. – Вы… вы переодели меня?
– Да.
Нала
