Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка

– Это точно, – сказал Робин и отпер дверь.

Робин не был в Хампстеде с тех пор, как уехал в Оксфорд, и дом, похоже, сильно изменился в его отсутствие. Он казался гораздо меньше, а может, это просто Робин подрос. Лестница не была уже бесконечной спиралью, а высокие потолки не вызывали такого гнетущего чувства одиночества. Внутри было сумрачно, все шторы задвинуты, а мебель укутана покрывалами, чтобы защитить от пыли. Миссис Пайпер всегда зажигала лампы и свечи, но Робин понятия не имел, где она хранит спички, и пришлось искать их в темноте. Наконец Виктуар обнаружила огниво и свечи в гостиной, и получилось разжечь камин.

– А это что такое, Птах? – спросил Рами.

Он имел в виду китайские безделушки. Робин огляделся. Гостиная была заполнена расписными веерами, свитками, фарфоровыми вазами, скульптурами и чайниками. Как аляповатая кантонская чайная с английской мебелью. Неужели все это всегда здесь находилось? Почему он не замечал этого в детстве? Возможно, сразу после приезда из Кантона разница между двумя мирами не выглядела столь очевидной; возможно, только теперь, после полного погружения в истинно английский университет, он лучше научился подмечать иностранное и экзотическое.

– Видимо, он был коллекционером, – сказал Робин. – Ах да, теперь припоминаю: он любил рассказывать гостям о своих приобретениях, откуда они и какова их история. Рассказывал с гордостью.

– Как странно, – заметил Рами. – Любить все эти вещи и язык, но ненавидеть страну.

– Не так странно, как тебе кажется, – сказала Виктуар. – В конце концов, люди и вещи – это не одно и то же.

Экспедиция на кухню окончилась фиаско. Миссис Пайпер не хранила здесь продукты, когда жила в оксфордском доме. В Хампстеде водились крысы, как вспомнил Робин, но профессор Ловелл ненавидел кошек, а миссис Пайпер терпеть не могла оставлять что-либо на съедение этим тварям. Рами обнаружил банку молотого кофе и кувшин с солью, но сахара так и не нашел. Но они все равно сварили кофе. Напиток лишь распалил аппетит, но хотя бы помогал быть начеку.

Потом они помыли и вытерли чашки. Робин не понимал, зачем наводить порядок, если хозяин уже никогда не вернется домой, но оставлять грязь все равно казалось неправильным. И тут раздался стук в дверь. Все подскочили. Человек у двери помедлил, а затем снова решительно постучал, трижды.

Рами вскочил и потянулся за кочергой.

– Что ты делаешь? – зашипела Летти.

– Ну, если они ворвутся сюда…

– Просто не открывай, притворимся, будто здесь никого…

– Но горит свет, тупица…

– Тогда для начала выгляни в окно…

– Нет, тогда нас увидят…

– Ау! Вы меня слышите? – раздался голос из-за двери.

Они вздохнули с облегчением. Это была всего лишь миссис Клеменс.

– Я открою. – Робин встал и сердито покосился на Рами. – Убери кочергу.

На пороге стояла мокрая соседка с уродливым бесполезным зонтиком в одной руке и корзиной с крышкой в другой.

– Я заметила, что вы не взяли с собой ничего поесть. Профессор всегда оставляет кладовку пустой, когда уезжает, из-за крыс.

– Я… Понятно.

Миссис Клеменс любила поболтать. Робин надеялся, что она не захочет войти.

Больше он ничего не прибавил, и миссис Клеменс протянула ему корзину.

– Я попросила Фанни собрать все, что есть под рукой. Тут немного вина, мягкий и твердый сыр и утренний хлеб, боюсь, уже зачерствевший, а еще немного оливок и сардины. Если хотите свежий хлеб, он будет утром, но дайте мне знать, что зайдете, тогда я пошлю Фанни за маслом, у нас оно почти закончилось.

– Благодарю, – сказал Робин, потрясенный такой щедростью. – Это очень любезно с вашей стороны.

– Не за что, – быстро отозвалась миссис Клеменс. – Вы знаете, когда вернется профессор? Мне нужно перемолвиться с ним словечком относительно живой изгороди.

Робин похолодел.

– Я… не знаю.

– Вы разве не сказали, что ненадолго его опередили?

Робин не знал, что ответить. Он смутно чувствовал, что чем меньше информации они оставят, тем лучше – он уже сказал капитану, что профессор Ловелл сошел на берег первым, а в Вавилоне они хотели сказать, что профессор Ловелл все еще в Хампстеде, и будет рискованно, если миссис Клеменс представит совсем другую версию. Но кто будет допрашивать все три стороны? Если бы полиция так далеко зашла, разве всех четверых уже не задержали бы?

Ему на помощь пришла Летти:

– Возможно, уже в понедельник, – заявила она, оттесняя его в сторонку. – Но в порту мы слышали, что его судно задерживается из-за плохой погоды в Атлантике, так что могут пройти и недели.

– Как неудачно, – сказала миссис Клеменс. – И до этого времени вы останетесь здесь?

– О нет, завтра мы отправимся в университет. Оставим ему записку на обеденном столе.

– Очень разумно. Что ж, доброй ночи, – бодро произнесла миссис Клеменс и вернулась обратно под дождь.

Сыр и оливки они поглотили за считаные секунды. Черствый хлеб нелегко было прожевать, но через несколько минут и с ним было покончено. Потом они с томлением посмотрели на бутылку вина, с одной стороны, боясь ослабить бдительность, а с другой – отчаянно желая напиться, и наконец Рами взял на себя ответственность и спрятал вино в буфет.

К тому времени уже была половина двенадцатого. В Оксфорде все они еще не спали бы – корпели над домашними заданиями или смеялись вместе. Но сейчас были совершенно измотаны и слишком напуганы, чтобы разойтись по отдельным спальням, поэтому собрали по дому все одеяла и подушки и сложили их в гостиной.

Они предпочли спать по очереди, чтобы один нес караул. На самом деле они не считали, что в дом ворвется полиция, тем более в этом случае мало что могли поделать, однако решили проявить осторожность.

Робин вызвался дежурить первым. Поначалу никто не мог уснуть из-за кофе и нервов, но вскоре усталость взяла свое, и через несколько минут возня и шепот уступили место глубокому и ровному дыханию. Летти и Виктуар устроились на кушетке, Виктуар положила голову на руку Летти. Рами спал на полу рядом с Робином, свернувшись у кушетки, как защитная скобка. При взгляде на них у Робина защемило в груди.

Он выждал полчаса, наблюдая, как поднимается и опадает их грудь, а потом рискнул встать. Робин решил, что вполне может покинуть свой пост. Если что-то случится, он услышит шум: дождь затих до легкого шелеста, и в доме стояла мертвая тишина. Задержав дыхание, он на цыпочках вышел из гостиной и поднялся в кабинет профессора Ловелла.

В тесном кабинете царил беспорядок, как и раньше. В Оксфорде профессор Ловелл поддерживал в своем кабинете некое подобие порядка, но дома был управляемый хаос. На полу валялись отдельные листы бумаги; на полках высились стопки книг, некоторые были открыты, а из других торчали ручки, отмечающие нужные страницы.

Робин прошел через всю комнату к столу профессора Ловелла. Робин никогда не сидел за ним, только напротив, нервно сцепив руки на коленях. С другой стороны стол казался неузнаваемым. В правом углу стояла картина в рамке – нет, не картина, а дагерротип. Робин старался не присматриваться, но не мог не заметить очертаний темноволосой женщины и двух детей. Он положил рамку изображением вниз.

Он пролистал лежащие на столе бумаги. Ничего интересного – заметки о стихах эпохи Тан и надписях на гадальных костях, этими исследованиями профессор Ловелл занимался в Оксфорде. Робин попытался открыть правый ящик стола. Он ожидал, что тот будет заперт, но ящик без труда открылся. Внутри лежали пачки писем. Он вытащил их и поднес к свету одно за другим, не зная, чего ищет и что ожидает увидеть.

Ему лишь хотелось составить портрет профессора Ловелла. Хотелось знать, каким был его отец.

В основном профессор Ловелл переписывался с преподавателями Вавилона и представителями различных торговых компаний – несколько писем было от Ост-Индской компании, больше от «Магниак и Ко», но львиная доля от «Джардин и Мэтисон». Письма оказались весьма интересны. Робин читал все быстрее и быстрее, пропуская вступительные слова в поисках важных, где-то посередине…