— Ты преувеличиваешь.
— В городе полно изменников. Они отбивают хлеб у ваших верноподданных. Если не остановить это, мир перевернется. Вам пора умереть, отец. А для меня пришло время исправить ваши ошибки.
— Каким образом?
Принц встал у окна. Метель улеглась, ночь полыхала серебром. Дворец стоял на холме, моря отсюда видно не было. Зато хорошо просматривался берег реки, закованной в ледяную броню. Голые, черные от холода ивы — старухи-нищенки — мерзли на кручах. Лед отсвечивал синевой, как добрый клинок. На том берегу начиналось поле — чистый лист, готовый к любым письменам. Зайцы и вороны, одинокий всадник… «Пишите, что хотите, друзья мои, — подумал король. — Поземка сгладит. Прощайте, ждите лета…»
— В полночь объявят, что вы умерли от несварения, отец. Вы объелись сливами. Или вы предпочитаете заворот кишок? Еще до возглашения соответствующего указа в городе станет известно, что я, Ринальдо III, всем сердцем ненавижу богомерзких сивилл, уродующих человеческий облик. Что я проклял Янтарный грот, порождение демонов. И что я обожаю моих милых горожан. Лавочники уже выкатили на улицы бочки с вином. В трущобах уйма горячих голов. Отребье пьет без меры. Верные человечки уже нашептывают им верные слова. Утром они бросят хмельную толпу на обитель сивилл, а там и на Янтарный грот. В городе начнется резня: ножи найдут изменников. За день их количество резко уменьшится. Полагаю, вместе с изменниками зарежут сотню-другую невинных калек. Да хоть тысячу! Калеки, ясное дело, станут кричать, что ни при чем, что не бывали в гроте… Глупцы! Кто захочет разбираться: да или нет. Разграбят полсотни зажиточных домишек. Дюжину сожгут. Это пустяки, отец! Когда я велю, солдаты наведут порядок. Кое-кого вздернут для острастки. Изменники будут объявлены вне закона. Их имущество перейдет в казну. Десятая часть — доносчикам. Янтарный грот уничтожат, и жизнь войдет в привычную колею. Я хочу править людьми, какими они были при наших предках. Если существует загробная жизнь, ты увидишь возрождение Тер-Тесета — и признаешь, что я прав.
— Хорошо, — речь давалась с трудом. Онемение колыхалось под сердцем, грозя прервать дыхание. — Если я увижу твою правоту, я явлюсь из пекла и засвидетельствую это. Осталось последнее, сын мой…
— Что, ваше величество?
Онемение превратилось в бесчувственность. Волна плеснула вверх, темным холодом ударила в голову. Кресло разрослось, мертвой хваткой вцепляясь в жертву. Так обвивают добычу щупальца осьминога. Гроб, подумал король. Бархат и дуб. Ну, конечно же, гроб. И все-таки я еще здесь. Фернандес I, прозванный в народе Великолепным, собрал остаток сил и заревел во всю глотку — так, как ревел над телом своего отца, разрубленного топором от шеи до паха:
— Король умер! Да здравствует король!
Ему чудилось: рев сотрясает небо и землю. На деле же Фернандес лишь беззвучно разевал рот. Впрочем, крик или шепот — это напряжение убило его величество быстрей, чем медлительный яд.
5.
Танни отшатнулся от окна. Его трясло, на лбу выступила испарина. Жуткий крик до сих пор стоял в ушах. Что происходит? Не иначе, кого-то убили! Здесь, в обители сивилл?! Не может быть! «Может, — мрачно возразил здравый смысл. — Что, если началась война? Или с гор спустилась разбойничья ватага?»
Зловещий ропот толпы надвигался. Из окна по-прежнему ничего не было видно. От этого делалось еще страшнее. Сидеть и ждать — хуже некуда. Надо бежать! «Ну да, — хмыкнул здравый смысл, тот еще сукин сын. — Бегун из тебя аховый. Помоги Митра на ногах устоять…» Тогда — хотя бы выбраться наружу. Увидеть, что в поселке творится. Спрятаться…
Куда?
Куда-нибудь! В снег зарыться! Переждать…
Шапки у Танни не было. Башмаков — тоже. Только войлочные «топтуны». Возле кровати, на сучке, нарочно оставленном в стене, висела драная кацавейка. Натянув ее, а поверх — овчинный тулупчик, Танни заковылял к двери, хватаясь за стену, и первым делом поймал занозу в ладонь. Зашипел от злости и прикусил язык. Краем зрячего глаза мальчик уловил за окном какое-то движение. По снежной целине, не разбирая дороги, к бараку бежал здоровенный дядька. В руках — тяжелая оглобля, подмышкой — кое-как скатанный ковер. Лицо перекошено от наплыва чувств, волосы стоят дыбом, кожух нараспашку…
Миг, и Танни узнал своего отца.
Снаружи заскрипел снег. Дверь распахнулась, едва не слетев с петель. Весь в клубах морозного пара, отец ворвался в барак.
— Папа! Что там…
— Некогда! Ложись, быстро!
Бросив оглоблю, отец одним движением раскатал по полу ковер.
— Давай, помогу. Не сюда, на угол. Вот так…
Комната, сойдя с ума, стремительно крутнулась — и исчезла. Отец быстро закатал Танни в ковер, подоткнул края. Сделалось темно. В нос набилась пыль, дыхание прервалось. Мальчик отчаянно чихнул.
— Тихо! Я тебя вынесу.
— Папа…
— Молчи! Молчи, ради всех богов и Предвечной Матери!
Танни, дрожа от страха, притих. Отец вскинул его на плечо. Вновь заскрипел снег. В пыльное узилище проникла струйка воздуха — зимнего, студеного. Край ковра слегка отогнулся. Дышать стало легче. При каждом торопливом шаге отца Танни немилосердно встряхивало, но он терпел без звука. Если отец сказал: «Молчи!» — он будет молчать.
Отец знает, что делает.
Надвинулся гул голосов. Снова раздался крик — кричала женщина.
— Папа! Эльза, сивилла! Спаси ее!
— Заткнись! — страшно прорычал отец над самым ухом. И, понизив голос, зашептал едва слышно: — Молчи, сынок! Молчи! Убежала твоя Эльза, ничего с ней не сделают! Нам бы самим ноги унести… Ты, главное, молчи, прошу тебя!..
И отец взревел так, что у Танни даже сквозь ковер заложило уши:
— Бей погань! Бей изменников!
— Бей! — радостно подхватили рядом.
— Бей уродов!
— Смерть ведьмам!
— Жги!
Вокруг орали, смеялись. Что-то трещало, грюкало. Женский крик затих. В ковер просочился запах гари. Танни едва не закашлялся. Сердце так грохотало в груди, что мальчик был уверен: его слышно в городе. Молчи, не молчи… Госпожа Эльза! Отец просто хочет его успокоить! Он не знает, что с сивиллой. Светлая Иштар, помоги, защити! Пусть Эльза спасется! Ведь это не она кричала. Точно, не она! Другая…
— В грот! Все в Янтарный грот!
— Разнесем гадское логово!
— Спалим!
— В грот!
— В грот! — подхватил отец. — Бегом, парни!
Скрип снега, топот ног, крики…
Похоже, отец потихоньку отстал от толпы и теперь шел в другую сторону. Танни не сообразил, в какой момент вопли начали удаляться. Он не видел разгромленного, горящего госпиталя. И хорошо, что не видел. Снег, еще утром девственно-чистый, истоптала сотня ног. Белое покрывало зимы пятнали отвратительные проплешины: гарь, кровь… Полыхали бараки. Натужно чадил масляной копотью, отказываясь разгореться как следует, каменный дом в центре поселка. Искалеченный, разоренный, с дверьми, сорванными с петель, с выбитыми окнами, дом сопротивлялся до последнего — если не озверевшей толпе, то хотя бы огню. На ступеньках у дверей лежал труп женщины: глаза выколоты, живот вспорот. В сугробах, в дверях бараков, на протоптанных дорожках скорчились другие тела. Сивиллы, изменники… Тем, кого прикончили сразу, размозжив череп молодецким ударом, повезло. Остальные умирали скверным образом. Неходячие сгорели заживо в бараках. Поселок опустел. Мертвецы, огонь и смрадный дым. Опьянев от крови и безнаказанности, толпа валила к Янтарному гроту — довершить начатое.
И лишь один человек, укрывшись от погромщиков в лощине, спешил сейчас к городу, время от времени поправляя на плече тяжелый ковер. Уж если жечь и громить — почему бы заодно не поживиться? Невелика добыча — ковер, но какая есть. Кто раньше подсуетился — тот и прихватил чего получше. Не возвращаться же домой с пустыми руками?
В городе буйствовали мародеры. Отец Танни очень надеялся, что человек с ковром на плече не вызовет у них лишних вопросов. Сегодня он впервые благодарил судьбу за то, что стал грузчиком.
